Одно дело, скакать на пулеметы с шашкой наголо, чтобы отдать жизнь за счастье трудового народа, другое - жить в стране свершившейся революции, где все поголовно за красных и все думают одинаково. Граждане постоянно друг перед другом все делили и переделивали, и друг о друге заботились, как родственники, и так сильно любили социалистическую Родину, что публично не только пели ей стихи, но и плакали от счастья. Соберут большой митинг, и плачут, и плачут.
А белые так и не воскресли. Живые красные боялись мертвых красных, которые в свою очередь тоже боялись теплых, как они звали обычных людей.
В деревнях не проснулись кулаки, в лесах не завелись банды зеленых, в песках и горах не вылезли басмачи, удивленный красный командир Щорс на взмыленной лошади метался по Сибири, но некого было зарубить, потому он согласился пересесть на "Хонду", правда, с правым рулем.
В стране все было настолько хорошо, что от зависти краснели все окружающие страны, и осторожно мечтали о коммунизме, обматывая свои границы еще одним рядом колючей проволоки.
Уж трудно было представить себе общество, где настолько все были равны друг к другу, что стали непохожими на живых людей, и все, даже теплые, стали походить на не теплых, то есть, на мертвых. Все мысли мертвых и живых были о справедливости, о созидательном труде и доброте, которая липкой волной захватила все население. Во время коммунистического отдыха, все живые старались вести себя, как вели себя мертвые почти сто лет назад, гармошки заменили собой музыкальные центры, длинные неуклюжие женские платья прикрыли у живых женщин, все, что могло бы вдруг загореть, вместо сникерсов лузгали семечки, вместо виски пили самогонку. В кинотеатрах вместо "Терминатора" показывали фильм "Чапаев", который сам, кстати, не пропускал ни одного сеанса про себя, и плакал, когда видел так недостающих ему белогвардейцев.
Сексом занимались только после свадьбы, которые играли по старым обычаям, и невеста только после брачной ночи узнавала за живого она вышла мужчину или за мертвого. Эти смешанные браки приносили еще более странное потомство, сведения о котором тщательно скрывались, но на западе в газетах писали, что в стране Добра иногда рождались от смешанных браков странные дети, которые были настолько преданы революции, что их боялись не только живые, но и мертвые. Эти дети, словно заведенные роботы, любили Ленина, партию и готовы были в любую минуту умереть за все, что было хоть немножко красного цвета, они уже не хотели просто работать, а только фанатически перевыполняли суточные нормы и тут же устанавливали себе новые и новые.
Однажды один такой новый человек, из подросших, попал в серьезную аварию и угодил на операционный стол. Врач, оперировавший его, вышел из операционной в полуобморочном состоянии, и успел только вымолвить:
- Они не люди, они лучше людей, они..., - и тут же был застрелен сопровождающим этого больного чекистом.
Западная пресса, как всегда все переврала, и сообщила, что этот врач при вскрытии нового русского не только обнаружил вместо сердца пламенный мотор, но и вместо мозгов пентиум первой модели, и медные провода вместо кишок. Эти новые, видимо, рождались от брака мертвого и живой уже законченными роботами. Фильм Шварценеггера будто бы ожил в России в красном варианте.
Все боялись этих ново новых русских, не нужно их путать с уже расстрелянными новыми русскими, и нетерпеливо ждали прихода белых. Этих спасительных белогвардейцев поджидали не только мертвые красные, чтобы не скучать, но и живые красные, которые боялись ново новых русских больше, чем красных покойников.
А потом вдруг на внеочередном съезде партии выступил перед всеми любимый Ленин и сказал, что не "лучше меньше, да лучше", а "больше и хуже", его не поняли, но бурно зааплодировали.
- Будь проклят тот народ, который не хоронит в земле своих покойников, и как музейную мумию показывает меня уже столько лет подряд!- с обидой в голосе красноречиво сказал Ленин. - Они ведь вместе со мной оставили всех нас не зарытыми, и до сих пор не похоронили старую вражду, разделившую русский народ на два лагеря, в котором давно нет ни правых и ни виноватых.
В ужасе застыли в зале теплые и холодные, когда Владимир Ильич вдруг стал перед переполненным залом на колени и, умоляюще попросил:
- Спрячьте меня, товарищи, от врагов, которые видят в моем высушенном теле пугало коммунизма, спрячьте меня от друзей, которые рассматривают меня, как нетленный символ их веры, - Ленин опустил голову и еще тише добавил, - заройте меня, товарищи, если сможете.