Владимир Файнберг
Скрижали
Посвящается Олегу Васильченко и Йоргосу Христу — русскому и греческому фрахтовщикам, благодаря которым автор смог выжить и написать эту книгу.
ПРОЛОГ
Что‑то мешало молитве. Мешало.
С висящих над секретером икон на него скорбно смотрели Иисус Христос, Богоматерь Мария, святой Николай, покровитель моряков, и целитель Пантелеймон.
— Господи Иисусе Христе, упокой душу…
Шел первый час морозной февральской ночи.
…Двое суток назад вдвоём подходили в метели к дому, к подъезду. Летящие снежинки искрились в свете дворового фонаря.
— Прелестный вечер. Давай ещё погуляем? Хоть полчасика. Замерз? А я подышу ещё. Минут десять. И поднимусь.
Он вошёл в квартиру, повесил на вешалку пальто, кепку, налил свежей воды в чайник, успел поставить его на газ, достать из холодильника яйца, чтобы к приходу Анны был готов ужин. И в этот момент в дверь позвонили. Звонок был громок, прерывист и, казалось, бесконечен.
Идя из кухни к двери, он удивился. Анна так резко никогда не звонила. Да у неё и ключи были с собой.
Девушка–соседка в заснеженном пальто и вязаной шапочке напряжённо стояла на пороге.
— Это сумочка вашей жены? — Она протянула сумочку с длинным ремешком, который Анна перекидывала через плечо.
— А в чём дело?
— Вызывайте «Скорую»! Мы с Витей подходим к дому — лежит на тротуаре. Без сознания. Звоните же! А я вниз, к Вите. Делает ей массаж сердца. Вызывайте!
Он швырнул сумочку на тахту, кинулся к телефону. Первые секунды не мог вспомнить, как звонить в «Скорую» — 02? 03? 01?
Наконец дозвонился, сообщил адрес. И — вниз по лестнице. Почему‑то казалось: на Анну напали грабители, ранили её.
Выбежал из подъезда. И тотчас увидел: справа на широкой скамье в расстёгнутой шубе на спине Анна. Над ней склонился парень. Положив ладонь на ладонь, изо всех сил ритмично надавливает на сердце.
— Приложите губы к её губам! — прохрипел он, не переставая делать своё дело. — Дышите ритмично, рот в рот!
Артур рухнул на колени в снег, нашёл своими губами губы Анны. Теплые, родные, но какие‑то бесформенные, потерявшие упругость…
Он дышал изо всех сил и одновременно думал: «Почему же я ничего не делаю? Господи Иисусе Христе, Ты все можешь, спаси!»
Ударил косой свет. Подъехала «Скорая». Врач в белом халате, накинутом поверх пальто, крикнул: «Отойдите!», поочерёдно поднял пальцем закрытые веки лежащей, взял запястье свесившейся руки.
— Всё.
— Что «всё»? — спросил Артур, не поднимаясь с колен.
— Напрасно стараетесь. Это труп.
И позвал санитара с водителем, чтоб подали носилки.
— Она живая! Теплая! Скорее в реанимацию! — Он стоял на коленях, молил их, уговаривал.
— С самого начала не было пульса, — промолвила за спиной девушка. — Не хотели вам говорить.
Артур тяжело выпрямился. Носилки с Анной уже вдвигали в машину «Скорой помощи».
— Куда вы её? В морг? Что вы делаете?! Анечка, девочка моя…
С этого момента он потерял себя. Всё, что происходило в течение дальнейших трёх суток, — нашествие в дом знакомых и полузнакомых людей, родственников Анны, переговоры с агентом ритуального бюро… Все это время действовал как автомат, робот.
Друзья боялись оставить его. Сутками толклись, сменяя друг друга, ночевали, гоняли то чаи, то кофе.
И вот теперь, через трое суток, за два дня до назначенных похорон, наконец остался один в опустевшей квартире.
— Господи Иисусе Христе, Господи… Аня…
Что‑то мешало молитве. Мешало. Какое‑то настойчивое постукивание.
Он шагнул влево к черноте ночного окна, отёр слезы, пригляделся. На фоне мерцающих снежинок о стекло что‑то билось. Металось снизу вверх, сверху вниз по всей высоте окна, пытаясь проникнуть с мороза сюда, в тёплую комнату.
Большое. С пол–ладони. Темно–синее с золотой оторочкой по краю крыльев. Бабочка! Тропическая!
Сейчас? В феврале?
«Она там. После вскрытия. Обширный инфаркт. Лежит в морге. А это что? Кто?!»
— Господи! Господи! Сохрани и помилуй её душу…
Молился, понимал: нужно немедленно распахнуть окно. Но увидел: бабочка села на заснеженный карниз. Сложила крылья парусом. Страшно было её вспугнуть.
Только кончил молитву — бабочка опять стала метаться вверх–вниз, биться о стекло.
— Господи! Иисусе Христе! Анечку мою, душу её сохрани, помилуй…
Она снова спокойно сидела на карнизе.
Пресекся, перехватило горло. И тотчас она заколотилась вверх–вниз, вверх–вниз.