Раскрытым перочинным ножом он поковырял в стоящей на подоконнике раскрытой банке с китайской тушёнкой, съел несколько пластин жирного волокнистого мяса и сам себя укорил: «Что я делаю? Вегетарианец. Ем всякую гадость. Да, ем! Да, гадость!»
Зазвонил телефон.
— Алло?! — испуганно крикнул Борис, сняв трубку. Он всегда пугался внезапных телефонных звонков, особенно с того года, когда в конце концов был арестован.
Звонил двоюродный брат Сашка. Зануда–программист, только и ждавший его отъезда.
— Когда поедем переоформлять документы? — надрывался Сашка. — Тебе же осталось всего ничего. Что позже? Всё в последний момент. Как всегда!
— Успеешь, — крикнул Борис. — Скажи спасибо, что лечу. Мог бы через пол–Европы на машине до Греции и паромом прямо в Хайфу. Ради тебя остаюсь без колёс. Еще неизвестно, когда смогу купить там машину, понял?!
— Понял, понял. Слушай, найди время, посмотри Нонну, нащупалось какое‑то уплотнение в груди.
— Кто нащупал — ты или Нонна? — Борис представил себе плоскогрудую Сашкину жену.
— Дурак ты, и шутки твои дурацкие! Ну посмотри!
— Да у неё обыкновенная мастопатия. Ясно вижу на расстоянии.
— Помнишь, твой Крамер Нонкину знакомую, ну эту самую тележурналистку Лисееву по твоей просьбе вылечил от мастопатии?
— В самом деле. Помню.
— Попроси его. Чего тебе стоит?
— Хорошо. Дай‑ка телефон этой самой Лисеевой. Как её зовут? Таисия? Как отчество? Не знаешь? Ну, ладно.
— Погоди–погоди! — надрывался на том конце провода двоюродный брат. — При чём тут Лисеева? Когда спросишь Крамера насчёт Нонны? Когда все‑таки поедем оформлять машину?
— Скоро. Завтра. Послезавтра. Привет!
Борис вскочил, снова сел на раскладушку и тотчас стал набирать номер тележурналистки.
— Потряс! Великолеп! — бормотал он в волнении. — Она знает. Должна знать! Всё должно проясниться.
То телефон был занят, то никто не подходил, не снимал трубку. Но Борис упрямо продолжал вращать диск, прерываясь лишь затем, чтоб подбежать к подоконнику и отковырнуть ножом ещё один ломтик тушёнки.
«Знает. Должен хоть кто‑нибудь знать», — уговаривал он себя. После того как парикмахерша Нонна свела их тогда, Крамер в сердцах поделился: «Ну и Лисеева! На экране работает под голубой наив, некую деликатную бедную Лизу стиля «я у мамы дурочкаІ, жаждет, видите ли, приобщиться к духовным и всем прочим ценностям своих телесобеседников, а в жизни прёт как таран, в гости набивалась, в душу лезла».
Наконец Борису удалось дозвониться. Он назвался другом и учеником Артура Крамера. Это имя подействовало как пароль.
Лисеева обрадовалась, сказала, что ждёт портниху, что у неё сегодня особый день, какой бывает раз в жизни, что после портнихи, часа через три, с удовольствием примет его. «Что бывает раз в жизни? — бормотал Борис. — Раньше решил бы: вступила в партию».
Без пяти пять он припарковал свой «жигуль» у многоэтажного дома в одном их переулков центра Москвы. Открыл тяжёлую дверь парадного и очутился в обширном вестибюле с фикусом в кадке.
— Кто такой?! К кому? — гаркнул из‑за стойки старик–дежурный.
Борис инстинктивно сжался. Но тут же расправил плечи, подумал: «Я ведь не в зоне, не в зоне».
— В восемьдесят первую. К Таисии Лисеевой, — ответил он преувеличенно громко и направился к лифту по ковровой дорожке.
— Ноги надо вытирать, — ворчливо донеслось в спину.
Лишь в лифте он перевёл дыхание, подумал: «Бежать, драть из этой страны! Неужели через три недели кошмар кончится?»
Выходя на восьмом этаже из лифта, Борис услышал яростный шёпот:
— Уходите, умоляю — немедленно вон, слышите? Я вас ненавижу. Милицию вызову!
Дверь восемьдесят первой квартиры была распахнута, а зарёванная толстая Таисия Лисеева, яростно работая кулаками, выпихивала из неё высокого мужчину в сером костюме.
— Голубушка, — бормотал мужчина, уклоняясь от ударов, — слаб человек. Надобно ненавидеть грех, а не грешника. Драться нехорошо…
Борису пришлось чуть ли не подпрыгнуть, чтоб ухватить его за ворот, с натугой выдернуть через порог на лестничную клетку. В ту же секунду Лисеева захлопнула дверь, изнутри послышалось щёлканье замков.