— Тоже в Москву летишь? — раздался над ухом чей‑то голос.
Борис оглянулся. Над ним навис плечистый автобусный попутчик в джинсовом костюме. Все так же невозмутимо пережёвывал жвачку, хотя с лица его крупным градом катил пот, грудь ходила ходуном, будто он только что таскал пудовые гири.
— Говорю, в Москву летишь? Где чемодан? Багаж?
— Нет ничего.
— А то, за чем приезжал? Где?
— Нет ничего. Ничего нет. — Борис сделал шаг назад.
— Куда? — плечистый амбал лениво протянул руку, придержал за отворот курточки. — Дурак! Опоздаешь в свой Израиль. Готовь баксы. Иди за мной.
— У меня билет есть. — Борис все‑таки пошёл за ним куда‑то в обход здания аэропорта.
— Можешь подтереться своим билетом, — амбал все убыстрял шаги.
Борису пришлось бежать за ним. Они обогнули серебристый ангар, возле которого стоял танк, и оказались на краю лётного поля. Вдалеке от старенького «Ил-18» отъезжал грузовик.
— Деньги! — обернулся амбал.
— Сколько? — спросил Борис, на бегу вынимая бумажник.
— Сто баксов.
— Чего? Сколько?
— Сто долларов! Давай быстрее!
— Слушайте, как вас зовут?
— Зови Маратом.
— Марат! Я всё равно опоздал на свой рейс.
— Там время московское! А здесь — местное. Четыре часа разницы. Успеешь.
— Ох ты! Как это я забыл?! — Борис все так же на бегу сунул деньги Марату. — Откуда ты знаешь, что у меня валюта?
— Не надо кассиршам показывать.
Они подбежали к железной лесенке без перил, приставленной к люку «Ил-18». Марат отдал стодолларовую купюру стоящему возле самолёта лётчику в военной форме.
Едва забрались внутрь, в тёмный, неосвещённый салон, заваленный какими‑то тюками, как дверца захлопнулась, взревели двигатели.
Сидений в салоне не было. Пассажиров тоже не было. Борис то ли сидел, то ли лежал на тюках, благо они оказались мягкие. Один из них был прорван. Борис осторожно, так, чтоб не заметил Марат, пролез пальцем в дырку. И сообразил: это какой‑то мех.
— Значит, того, чего искал, нет? — спросил Марат. Он и тут, в самолёте, ухитрялся больно толкать его плечом. — Зачем обманывал солидных людей?
— Самого обманули. — Борис постарался придать своему голосу как можно больше скорби. — В такие расходы ввели…
— Э! Твои расходы — доходы! Знаешь, на чём сидишь?
— Знаю, — признался Борис. — Какой‑то мех.
— Каракуль! На миллион долларов. За границу везу.
— В Израиль?
— Нет. В Грецию. Сейчас перегружу в Москве. Уже сегодня сдам товар в Афинах. Неделю погуляю там — и назад.
— Часто так ездишь?
— Часто.
Самолет летел дрожа и вибрируя. Казалось, еле тянет.
…Через шесть часов полёта «Ил-18» приземлился. Не в Домодедово, не во Внуково, а, к удивлению Бориса, на Тушинском учебном аэродроме.
Здесь к нему сразу же подъехал «КАМАЗ» — фургон.
Еще в самолёте Борис поставил на своих часах время Москвы. Оставалось всего два часа на то, чтобы добраться до квартиры Крамера, забрать у Толи «Скрижали» — он наверняка был дома, спал — и после этого хватать такси, мчаться в Шереметьево, успеть пройти таможенный и паспортный контроль.
— Спасибо, Марат! — сказал Борис, когда они по такой же приставной лесенке сошли на землю. Он спешил избавиться от своего опасного попутчика.
— Зачем «спасибо»? Не надо твоё «спасибо». Зачем я тебя взял? Чтоб помог груз перенести.
— Нет времени! Опаздываю!
— Есть у тебя время. Шереметьево близко. Отсюда пятнад–цать–двадцать минут.
Стиснув зубы, Борис помогал Марату и водителю фургона вытаскивать тюки из грузового люка самолёта. Не хотел связываться, боялся «волосатой лапы», которая при надобности могла настичь и в Тель–Авиве… Не объяснять же, что здесь, рядом, в Москве, под телефонным аппаратом — «Скрижали»!
Работали в быстром темпе. Борис и Марат подавали тюк за тюком стоящему в фургоне водителю. Тот принимал их, укладывал. Один из пилотов взад–вперёд ходил рядом, беспокойно поглядывал по сторонам.
Тюки были тяжёлые. У Бориса треснула под мышкой куртка. Ныли руки, спина. В конце концов с одним из последних тюков он повалился на землю.
— Слабак! — сказал Марат, доставая из кармана пёструю пластинку жвачки. — На!
Борис поднялся, взглянул на часы. До отлёта оставалось всего пятьдесят пять минут.
— На! — Марат насильно запихнул жвачку в карман его куртки. — Гуд лак! Узнай, евреи любят каракуль? Может, увидимся!
Но Борис уже бежал, озирался, искал выход.