— Господи! Мне и в голову не пришло, а ей пришло. Смотрела непонимающими глазами. Оскорбил, не извинился даже. Умерла… Чего же я стоʹ ю со всеми своими идеалами? Господи, в душе всех осуждаю, всех сужу. Учеников разогнал, разочаровался, а ведь в том, что они такие, виноват только я. Не сумел поднять их к Тебе. Не смог. Не выложился до конца. Борю Юрзаева презираю, Борю — несчастного, с его раком щитовидки, его дамокловым мечом. Господи, кроме Тебя никого у меня нет. Никого. Знаю, без Тебя ничего не могу. Помоги мне, прости меня. Ты держишь Землю и звезды, и они не падают. Ты можешь все. Вразуми меня, Господи…
Опустошенный, Артур едва собрал силы подняться с колен, повалился на постель. Ломота в спине не давала уснуть. Боялся застонать. Боялся разбудить девочку, спящую где‑то рядом.
«Отец Александр остался в своих книгах, в сердцах своей паствы, а вот об Анне, никому не известном человеке, кроме меня не знает никто. Она существует только в моём сознании, пока я жив. И так же мама моя, отец. Все, кого знал, кто ушел… Но как же бабочка?! Тропическая бабочка, что билась среди снежинок об окно? А голос Анны? Значит, и помимо моей памяти все они где‑то есть? Господи, прости мне моё неверие! Ведь Ты обо всём рассказал, написано в Евангелии. Внятно. Открытым текстом. Какая же во мне косность, сопротивление, цинизм организма, напуганного перспективой смерти. Ухмылка дьявола, гипноз, под которым держат человечество…»
Ломота в спине, как ни странно, лишь подстёгивала мысли, они текли сами по себе, как неведомый поток за чернотой окна. Артур корчился, катался по постели. Хотелось растереть спину между лопатками, не доставали руки.
«…Снимал гипноз обыденщины отец Александр. И то после убийства всё постепенно затягивается тиной. Паства разбредается по другим церквам, другим приходам. Священники — с одной стороны, в шитых золотом рясах, пузатые, мы — с другой. Христос беден. Среди людей. Иерархи отдельно. Со своими обрядами. А что я могу? Господи, что я могу? Вразуми, Господи! Христос не берет мзды ни за что. А церковь? За каждую требу! За каждый шаг. Господи, уже осуждаю церковь! На что существовать ей, церкви? А на что существует Христос? Идет бедный, негде голову приклонить, переночевать. Не просит, не требует. Принимает лишь то, что добровольно подносят. От сердца. И целит бескорыстно. Господи, хоть в этом следую за Тобой. Но вот настанет утро, и придут за мной. А я ничего не могу. Не знаю, как лечить девочку. Господи, вразуми!»
Вдруг увидел он свою комнату в Москве. Висящую в правом углу над секретером деревенскую, закопчённую от пожара, чудесным образом попавшую к нему икону Христа. Нет, Артур не задремал, не забылся. Сознание, несмотря на бессонную ночь, работало с небывалой ясностью.
Лик смотрел на него светло и в то же время скорбно. Христос словно сожалел о чём‑то… Глаза Его ожили, повернулись направо. Повеление читалось в этом взгляде. Артур тоже перевёл взгляд.
Справа, на своём месте, висела небольшая, совсем новая икона целителя Пантелеймона. Она была специально исполнена для Артура — в подарок от вылеченного им иконописца.
Целитель поднял руку, повёл её вниз так, что она вышла за доску иконы. Это движение повторялось и повторялось. Артур понял, ему хотят внушить что‑то важное.
…Вверх, потом чуть вбок и вниз, вниз… Вверх, чуть вбок, вниз…
В ту секунду, когда Артур осознал, какую информацию передаёт ему целитель, в ту же секунду боль из спины ушла, исчезла. Словно выключили.
Он лежал распростёртый на постели здесь, в пустынном оазисе, в глубине Средней Азии. Все так же шумела за окном вода. И опять сквозь потолок, сквозь крышу проступило небо, рассвеченное встающим солнцем. И сонмы звёзд.
Он встал, толкнул дверь, ведущую на веранду. Осторожно прошёл по плотному облаку её деревянного пола и в разрыве зелёных кустов увидел сверкающую поверхность стремительного потока. Это был канал.
Артур разделся донага. Швырнул своё тело в живое тело воды. Течение подхватило, понесло. «Вода вся, на всей планете — один одушевлённый организм. Одно существо. Каждая капля — клетка организма — держит всю её генетическую память, информацию. Вода знает. Чувствует. Каждая капля тянется к другой, как капелька ртути. Стремится в одно. Ручей — к реке, река — к морю, море — к океану», — думать и плыть в неожиданно тёплой воде было легко, привольно. Течение работало за него, оставалось лишь подгребать руками, чтоб не уткнуться в крутые откосы, заросшие прошлогодним высохшим камышом, сквозь который пробивалась зелёная поросль. Артуру казалось, что думает не он — кто‑то другой, огромный, мудрый: «Не зря человек на восемьдесят процентов состоит из воды… Вода принимает, хранит любую информацию, может донести её куда угодно. Ты же сам насыщаешь нужной информацией стаканчик с водой, даёшь выпить больному, и тот выздоравливает. Сам пробовал — вода при этом изменяет вкус, учти, она меняет и цвет. Ты был невнимателен. Это правильно, что сейчас приобщился воде. Водой крестил тебя отец Александр…»