Возвращаться вплавь против такого течения было невозможно. Артур уцепился за камыши, вышел на берег. Вокруг никого не было. Он пробежал к кустам, где оставил рубаху и брюки. Оделся.
Как ладонь матери, коснулась лица тёплая ласка солнца. Волосы были мокры, рубаха прилипла к мокрой спине.
Через веранду вернулся в комнату, и словно не возвращался в неё — всё было видно вокруг: солнце, канал, звезды…
То, прежнее состояние, какое грянуло в сторожке Исмаила, вернулось полностью. Он взглянул на бумажную иконку Христа.
В дверь постучали. Вошло светящееся человеческое существо. Оксана. Мать Аи. Звено эстафеты от самого начала, от самого первого человека. И вот эта эстафета, эта стрела, летящая в будущее, должна была прерваться, упасть в землю…
— Як же вы купались? В канале водяные змеи кишат. Мабуть, могли покусать. Покушаете? Не вечеряли…
Она явно дорожила возможностью говорить на родном языке, видеть, что её понимают.
— Сначала девочка, — сказал Артур.
В дверях появился Бобо. Заспанный. По пояс голый. Сначала Артуру показалось, в комнате потемнело. Это была темно–коричневая мгла, исходящая от головы Бобо, от всей его фигуры.
— Ну, что? Готовы? — спросил он, не скрывая брезгливой гримасы. Втроем они прошли верандой. Миновали одну дверь, другую. Оксана открыла третью. Артур мысленно перекрестился. Ступил через порог.
Из полутьмы его встретил взгляд человеческого существа. Напряженный. Вопрошающий.
— Кровиночка моя, це тот доктор, с самой Москвы.
Укрытая до подбородка девочка, очевидно только что умытая и причёсанная матерью, продолжала напряжённо смотреть…
— Здравствуй, Ая. Меня зовут Артур. Можно сесть рядом с тобой?
Она заморгала.
— Ты что, не можешь говорить? — Он присел на край кровати в ногах больной, подумал: «Неужели и дыхательный центр отказывает?»
— Могу, — тихо произнесла она.
Девочка была непохожа на мать. Миндалевидный разрез глаз, припухлые щеки, иссиня–чёрные волосы, подвязанные красным бантом. Она обладала той своеобразной красотой, какую иногда дают редкие в этих местах смешанные браки.
— Це её снимки, — Оксана взяла со столика, где лекарства стояли вперемежку с куклами, большой конверт, подала Артуру.
Он посмотрел на свет рентгенограммы шейного отдела позвоночника. До операции. После операции. Здесь же, в конверте, находилось и медицинское заключение консилиума московских врачей. Оно, в сущности, было смертным приговором Махкамбаевой Ае Тимуровне, одиннадцати с половиной лет. В конце сообщалось, что пациентка выписана из клиники под расписку отчима.
— Мабуть, поглядите, яки лекарства она принимает? — спросила Оксана.
— Да он не врач. Писатель, — саркастически произнёс Бобо за спиной Артура. — Что ты ему суёшь?
— Мабуть, надо поглядеть ручки, ножки? Не может двигать ничем дитё. Пальчиком шевельнуть не может.
Артур встал. Шепотом, так же тихо, как могла говорить Ая, попросил их выйти.
На пороге Бобо обернулся:
— Мне этот ребёнок дороже жизни…
Артур затворил за ними дверь. Он знал: только абсолютная, стопроцентная вера в выздоровление принесёт успех. Эта вера должна быть не только у него, Артура, но и у девочки. У девочки — прежде всего. А то, чему научил его целитель Пантелеймон, — подмога, опора. Если эта опора не утвердится в вере, может ничего не выйти. И ещё — опыт подсказывал: необходимо доискаться, отчего развилась эта опухоль, найти причину. Если эта причина ещё существует, необходимо её ликвидировать.
Девочка испуганно смотрела на него. Теперь, когда они остались одни, она чувствовала себя совсем беззащитной.
— Ая, он правильно сказал: я не врач, я писатель. Я не буду делать тебе операцию, не буду делать уколы. Не буду делать больно. Но ты станешь здоровой. Хочешь быть здоровой?
— Не знаю, — шепнули губы девочки. Из угла её правого глаза выкатилась слеза.
Артур снова присел на край кровати, уголком простыни промокнул слезу, тихо спросил:
— Ведь твоя мама Оксана верит в Бога?
— Да.
— А ты?
— Не знаю. Там, за окошком, видела дядю с крыльями. И в Москве, в больнице. Ночью приходит. Мама говорит — то ангел.