— А Киша то зачем туда?
— На продажу, как раба.
— Понятно, — ну, конечно! Будто мне и в самом деле всё «понятно»! Но, надо ж что-то в ответ протянуть многозначительно.
Однако, на Юника мое «протягивание» подействовало, как щипок бодрящий в тыл — он тут же подскочил:
— Ну, раз так, что дальше делаем?
— Ты — не знаю, а я отчаливаю вслед.
— За «Ушлым»? — подбоченился малец. — Ну, мы так и думали. А, значит, уважаемая дирья, вставайте и вон там в зашторенном уголке переодевайтесь. Я с собой притащил ваши вещи с сумкой и того.
— Чего «того»? — взирая на героя снизу вверх, приподняла я брови.
— Экипаж готов и ждет. Вставайте, дирья. На рассвете из Ритского в Омаду уходит бриг «Красавчик». Там место для вас уже оговорено и пропитание на все три дня… Ну?
— Зубами гвозди гну… Как это странно всё.
И я тогда даже не догадывалась — до какой же степени все будет «странно»!
У пригласительной «красивой» вывески нас поджидали двое. И мне только в первое мгновенье показалось: я с ними незнакома обоими. Но, под тусклым фонарем в ночи блеснул всё тот же знатный нос и тот же… Гроб?! Правда с последним мы увиделись уже в закрытой вытянутой лодке, куда меня впихнули без реверансов и пожеланий в путь. А, кстати, по пути, мне, уже закупоренной в гробу, адир Садак устало и, постоянно отвлекаясь на гребца, попытался, все же, четко втолковать. Я в ответ слушала внимательно, прижавшись ухом к ближней стенке и раздраженно морщась на шумы. И наш диалог примерно выглядел вот так:
— Дирья Эльза, иначе вам нельзя. Вокруг полно не тех людей, а вы ушли от них, не попрощавшись.
Я, кстати, и с Юником не попрощалась и про матрасы с одеялами забыла, как только гроб увидела. И, благо, что он весь насквозь резной и застелен чем-то мягким. Но, лаком тут воняет несусветно. Бе-е. Недоработка для клиентов… О чем я думаю?
— … ты меня понял, Том? Аккуратно. Нам с борта помаячат. Жаль до рассвета не успели, по темени. Дирья Эльза, вы меня слышите?
— Угу.
— Мы вас по трапу открыто занесем. Физиономии наши с Томом не срисованы еще. А там, на «Красавчике», наш человек в мичманах. Он вас кормить подряжется и обустроит. Однако, до самого Олома, столицы ихней, из грузового трюма ни ногой. Вы меня слышите? А там уж мичман… Том, это наши. Не суетись. Команды потихоньку собираются и к обеду ждут отмашки… Дирья?
— Я слышу. Адир Садак, а что с теми двумя бойцами, что меня сопровождали?
— В лечебнице, дирья Эльза. Будут жить, но… это наше дело.
— Ясно. Сколько я вам за этот гроб должна?
— Нисколько. Я же вам сказал, что это — наше дело.
В общем всё. Это был полноценный развернутый ответ на вопрос: «Как я до жизни вот такой дошла?»…
ГЛАВА 8
Город Олом, столица Омады.
Серединная слобода.
В Оломе, столице Омады, городе возвышенном и сплошь терракотовом от обилия глины на стенах дворцов, домов и высоких заборах, задиристых птиц-петухов отродясь не водилось. Они не орали по утрам в первобытном инстинкте. Не носились по задворкам за курицами, гонимые им же. А все почему? В Оломе, столице Омады, почти в каждом дворе лениво прохаживались совершенно другие авторитеты, хохлатые однометки. Толстые, коротконогие и оттого неуклюжие, но с таким чарующим голоском, что ежегодные царские фестивали этих птиц собирали всю столицу и даже ее многолюдные окрестности.
Я ехала сейчас и слушала их ранне-утренние распевки. При этом мстительно улыбаясь тому, что телега, на которой меня из самого Оломского порта везли (вместе с гробом, разумеется), издает такой раздирающе страдальческий скрип, что птицы моментально затыкаются. Птицы ошеломленно замолкают за своими толстыми терракотовыми стенами. Да так им и надо! Никогда их не любила. Особенно под соусом из сметаны.
Так продолжалось до той блаженной поры, когда телега, в последний раз дернулась и, издав прощальный забористый визг, наконец остановилась у нужного места. Местом этим в длинном уличном заборе выделялся четкий темный квадрат из двух высоких дверных створок, украшенных металлической ковкой. Я с тяжелым выдохом сползла с тележного борта и, рассеянно сделав знак вознице подождать, ухватилась за дверное кольцо, как за соломинку в морской жуткий шторм. Тут же после подобной ассоциации, к горлу подкатила привычная за последние дни дурнота. И я выдохнула еще раз, уже повиснув на тяжелом прохладном кольце… Секунда… Две… Три…Собраться и ударить им по мятой пластине три требовательных раза.
— Кто?! — очень скоро раздалось с другой дверной стороны на чистейшем омадийском.