Отец-Разбиватель учил: выжить, выжить во что бы то ни стало, молить Птицу о жизни, благодарить Птицу за удачу... Жить. Жить!!
Он бежал, и непонятное шестое чувство помогало ему огибать стволы – иначе он расшибся бы в лепешку. Треща ветвями, как молодой вепрь, он проломился через кусты – и увидел над головой спасительный, противоположный край оврага.
...И сказала Птица птенцам своим: каждый из вас рожден, чтобы жить, и каждый жить вправе. Дабат.
– ...И почему?
Он молчал.
– Почему же ты вернулся? Так далеко удрать... Действительно далеко. И вернуться... Зачем?
Теперь совсем темно. Так темно, что глаза можно и вовсе не открывать. Лучше зажмуриться – тогда, по крайней мере, не надо будет пялиться, таращиться, пытаясь разглядеть в окружающей черноте хоть проблеск, хоть искорку.
Искорку... Огонь. Ночные твари боятся огня... все твари боятся огня, но тот, что сидит в серой паутине, тварь непонятная и непредсказуемая. Кто... Кто?! Паук, который вьет паутину на волков и говорит... как по-писаному. Как Отец-Научатель... Зачем вернулся, дурак?! Что проку, теперь они погибнут вместе, а мог бы...
Подбородок его стягивало подсохшей кровью. Там, за оврагом, он не удержался и влепил себе оплеуху – и как, оказывается, сильно можно себя ударить. Немилосердно. Без жалости.
– Кто она тебе? Та, за которой ты вернулся?
Слух Игара обострился десятикратно. Он слышал ее дыхание; ни звука, ни шелеста, ни движения – только дыхание, сдавленное, будто Илаза пыталась удержать стон.
Игар поднял лицо к непроглядной темноте:
– Жена. Она жена мне, мы сочетались на Алтаре... И посягнувший на эти узы будет проклят.
Нет, паутина различима-таки, даже теперь. Еле видимый серый кокон...
Он поймал руку. Холодную и слабую, липкую от нитей, странно маленькую – он никогда прежде не думал, что ее рука так мала в сравнении с его ладонью... Аристократическая. Детская. И не желает отвечать на его пожатие. Да в сознании ли Илаза?!
Пальцы в его руке дрогнули. Чувствует. Ответила. Так слабо...
– Она жена мне, – сказал он сдавленно. – Мы принадлежим друг другу. И мы никому не сделали зла!..
Пальцы Илазы ослабли снова.
Темнота над его головой помолчала. Скрежетнула смешком:
– Теперь вы принадлежите мне... Алтарь не обидится. Алтарю даже угодно, чтобы судьба ваша была... одна на двоих. Забавно лишь, что пока девочка хранится здесь, мальчик ходит на привязи...
Игар вжался лицом в неподвижную Илазину ладонь. Дотянуться бы до ее губ... Но от его движения паутина напряглась, и девушка судорожно вздохнула. Так ей больно. Он боится причинить ей боль...
– Что вы будете с нами делать? – спросил он, удивляясь собственному равнодушному голосу.
– Ты не догадываешься? – удивилась темнота. – Пройдет несколько часов... Я дам вам напиться еще. Побольше воды. Вам это сейчас нужно.
– Меня, – хрипло предложил Игар. – Меня.
– Обоих.
– Нет...
Темнота усмехнулась:
– Да. Да... Алтарь одобрил бы. Одна жизнь – смерть тоже одна... Хочешь пить – напейся. Есть время.
...А ведь убежал было, ушел уже так далеко!
Проклятое тело так хочет вырваться и выжить. Отец-Разбиватель говорил – только душа хочет умирать. Тело, дай ему волю, никогда не полезет в петлю... Душа Ады, Илазиной сестры, желала обрушиться вовнутрь. Уничтожить себя... И тело проиграло. Тело качалось в спальне, не достигая босыми ногами до...
А что проку, если теперь они с Илазой они погибнут вместе?! Лучше быть вечным вдовцом, чем умереть сейчас, в восемнадцать лет... Так глупо и так... отвратительно... Как муха...
А в мешке огниво. Если пошарить в темноте... Поджечь все гнездо. Выжечь...
Развести огонь. Но... Время. Этот, что в кронах, двигается со скоростью мысли...
– Игар – твое имя?
Он вдруг напрягся. Темнота изменилась; теперь в ней ощущалось близкое, отвратительно близкое соседство. Совсем рядом... Так, что лица достигает мерзкое, теплое дыхание. Святая Птица... Как это будет?.. Ожидание смерти хуже умирания, сейчас он сам попросит поскорее его прикончить... Но он не Ада. В нем слишком много жизни. Отец-Служитель сказал бы – слишком много тела и слишком мало души. Слишком много трясущегося, покрытого потом, живого тела...
– Я... меня так зовут. Я Игар... Освободите ее. Распутайте. Ей же плохо... Она не убежит!!
Илаза молчала.
– Если вы знаете о Святой Птице, – сказал Игар шепотом, – если вы... но... я заклинаю именем ее: не мучьте хотя бы девушку. Во имя Птицы!
Он думал, что священное имя придаст ему сил. Он ошибся – в этой черной, невозможной темноте имя Птицы прозвучало бессмысленно, как звон стекла о стекло.
Он замолчал. Безжизненная рука Илазы и собственное сбивчивое дыхание. Все, что оставила ему жизнь.
– Сядь, – сказала темнота.
Он не мог сесть, не выпуская руки; оставлять Илазу он не хотел.
– Ты хочешь, чтобы она жила?
В голосе темноты скользнуло нечто. Нечто, заставившее Игарово сердце на мгновение остановиться. Призрак надежды.
– Да, – прошептал он еле слышно. Да. Да. Птицей клянусь...
– Тише. Она будет жить, если ты выкупишь ее.
– Собой?! – это было первое, что пришло ему в голову.
– Ты и так мой, – голос темноты усмехнулся. – Ты ничего не стоишь, к сожалению... Но ты выкупишь ее другим человеком. Женщиной.
Он облизнул губы. Сплошная пленка подсохшей крови.
– Ты готов умереть за свою жену... Хорошо. Мне не нужно, чтобы ты умирал. Ты пойдешь к людям... Ты найдешь среди них женщину, настоящее имя которой – ТИАР. Запомни хорошенько – Ти-ар... Конечно, она может зваться и другими именами, но настоящее ее имя – это. Ей около тридцати лет... Чуть меньше. У нее темные, с медным оттенком волосы, и карие с прозеленью глаза. Ищи ее в провинции Ррок. Найди ее и приведи ко мне... Это трудно, я знаю. Ты обманешь ее, или соблазнишь, или притащишь силой – мне безразлично. Можешь даже повести ее к Алтарю... Все равно. Ты приведешь ее ко мне, и тогда, взамен, я отдам тебе твою... Илазу. Ты согласен?