– Вы что, оглохли?! Вы не понимаете, что я говорю?! Он сосет кровь! Из животных и... людей тоже! Он каждую минуту может... и Илаза в его власти! И каждый миг промедления – это слезы вашей дочери! Горе и страх! Если охота кого-нибудь помучить – так поймайте крысу...
Княгинина рука снова отыскала его загривок. Игар крепко зажмурился, ожидая боли; вместо этого пухлая ладонь скользнула по его лицу, пальцы нежно нащупали подбородок:
– Крыса не сделала мне ничего плохого, мальчик. Ни одна крыса в мире не досадила мне так сильно, как ты.
– Илаза умира... – выкрикнул было он, но прохладная рука зажала ему рот:
– А ты досадил мне. Илаза – просто маленькая дура... Когда женщина, – растопыренная пятерня сдавила Игарово лицо, – когда одинокая женщина воспитывает единственную, – княгиня оттолкнула его, так что он снова плюхнулся на пятки, – единственную... дочь, она вправе рассчитывать на... хотя бы самое простое уважение. Я не говорю уж о послушании...
Теперь он смотрел в отдалившуюся княгинину спину. Тугая перетяжка по-прежнему перечеркивала ее, разделяя красивую спину надвое и делая ее похожей на перетянутый веревкой мешок. «Почему вы не носите корсетов?» – хотел спросить Игар, но вместо этого только длинно, прерывисто всхлипнул.
– Моя Ада умерла, – буднично сообщила княгиня. – И я до конца дней поклялась носить траур. Тот мальчишка, погубивший ее... умер достаточно быстро. С тех пор я много мечтала, сынок. Я мечтала, что можно было бы... сделать с ним. И теперь, когда Илаза... когда она так со мной поступила, единственным утешением мне остался ты. Ты мне ответишь и за Аду тоже... Сначала, конечно, расскажешь, кто из слуг бегал с записками, кто открывал ворота... Но слуги – они слуги и есть. А ты теперь, – в голосе ее царапнула насмешка, – ты теперь – зять.
Игар молчал. Все его слава как-то слиплись, застряли под языком, подобно кислой и липкой массе. Перед ним стояла глухая каменная стена, а он пытался добиться от нее понимания, что есть сил колотясь головой.
Святая Птица, что ей говорить?! Пообещать внуков? Которые будут с радостным щебетанием... залезать на колени, покрытые вечным черным бархатом? Любовь и поддержку в старости?! Она не доживет до старости. Черный огонь, отражающийся сейчас в раскосых глазах, сожжет ее раньше, чем умножатся седые пряди в высокой прическе...
Какие внуки!.. Да жива ли еще жена его?..
– Спасите Илазу, – попросил он шепотом. – Только я могу отвести. Если вы меня убьете...
– Да кто собирается тебя убивать, – она рассеянно гляделась в зеркало. – Мне интересно, чтобы ты жил до-олго...
Белая рука резко тряхнула золотой колокольчик, и звон его оказался неожиданно хриплым, как воронье карканье.
А ведь они совсем не похожи, отрешенно подумал Игар. Мне показалось.
– Клянусь Алтарем, который сочетал нас с Илазой, что...
– Замолчи, – княгиня содрогнулась. Игару показалось, что лицо ее за последние несколько секунд сделалось еще бледнее – хоть это трудно было представить.
По-видимому, бледность княгини не была случайной; во всяком случае, округлые руки до половины выдвинули ящик стола и вытащили оттуда зеленый, как жаба, аптечный пузырек. Игар безучастно считал капли, падающие в замутившуюся жидкость – содержимое хрустального стакана, а тем временем в дверь почтительно стукнули, и вошедший оказался невысоким толстяком с пузатым саквояжем в опущенной руке.
Княгиня, морщась, опрокинула напиток в рот; Игар, снова всхлипнув, обернулся к толстяку:
– Я... меня нельзя сейчас... Я же должен отвести людей на помощь Илазе... А я вот возьму и не поведу!! Если вы хоть пальцем...
Толстяк добродушно кивнул. Глаза его, непривычно широко посаженные, казались синими, как вода.
– Судьбой Илазы распоряжаюсь я, – холодно сообщила княгиня, задвигая ящик стола. – И еще кое-чьей судьбой... И не волнуйся, – она вдруг широко усмехнулась. – Будет отряд, и ты его поведешь... Чуть позже. Несколько часов ничего не изменят, а страдающая мать вправе... хоть отчасти возместить моральные потери. Здесь, – другим тоном сказала она толстяку. – Приготовь.
Толстяк снова кивнул, и на макушке его мелькнула, как привидение, нарождающаяся плешь.
Игар сидел, скорчившись, втянув голову в плечи и боясь поднять глаза; к стыду своему, он вовсе не ощущал радости оттого, что поход на выручку Илазе все же состоится. Минуту назад он готов был ради этого вытерпеть любые муки – а теперь голубоглазый толстяк беспокоил его все больше и больше.
В наступившей тишине отчетливо лязгнул металл – тихо, деловито и неотвратимо. Игар крепко сжал колени; весь мир съежился до размеров княгининой комнаты, и потолок опустился ниже, и времени на жизнь осталось несколько минут. Думай, бедная воспаленная голова. Думай, как вывернуться... Безвыходных положений не бывает... Святая Птица, помоги мне...
Будто в ответ на его мольбы ремешок, стягивающий запястья, в последний раз впился в тело – и ослаб. А вот это неплохо, мельком подумал Игар, торопливо растирая локти и кисти. А вот свободные руки – это уже надежда... Шанс. Отец-Разбиватель говорил, что пока хоть палец свободен – шанс остается...
Толстяк отошел, неслышно ступая, хозяйственно сматывая две половинки разрезанного ремня; саквояж его был широко раскрыт и походил на мелкое пузатое чудовище, разинувшее пасть.
– Кто открывал ворота? – негромко, как-то даже сонно поинтересовалась княгиня. – Имена слуг.
Их звали Ятерь и Тучка; имена ли, прозвища ли – но Игар в ужасе зажал себе рот опухшей ладонью. Еще мгновение – и вылетели бы... И он затрясся – не исключено, что вылетят-таки... И тогда Илаза пропала для него навсегда, потому что ее мужем не может быть подлец, лучше никакого мужа, чем трус и предатель...
– Какие имена, каких слуг!.. – завопил он истерично. – Она же ваша дочь! А он – паук... И он жрет ее! Живьем! Сейчас! Сию секунду!