Первая ступень творения мира из собственного «Я» взята. Главным принципом, который лег в основу объяснения, почему же мир, тобою созданный, приносит страдания, становится отвращение к «вечному» и «неподвижному» довольству. На этом чувстве Скрябин и сойдется скоро с социалистами. Ему претит сытое самодовольство, ему отвратительна буржуазность как таковая. Он еще не знает, что его непростое «финансовое положение» в ближайшем будущем станет для него мучительным. Но и тогда он — ни при каких обстоятельствах — не согласился бы жить в довольстве, отказавшись от творчества. Лучше — творчество и нищета.
…Снова тетрадь. Рассуждение продолжается.
«Далее. Если мир есть моя единая и абсолютная свободная деятельность, то что же есть истина, которой я в себе не ощущаю и из-за которой я столько страдаю и которую так долго искал и хотел? Вся история человечества есть ее искание. Если я ее в себе не ощущаю и если, с другой стороны, я могу утверждать только то, что я сам создаю, то ее нет! Нет истины! Той, для которой жило столько гениев, из-за которой столько крови пролито, столько жизней загублено? Что же такое вся наша жизнь? Она только то, что я переживаю, только то, чего я желаю и добиваюсь, она игра, моя свободная игра[61]. Она для меня абсолютная ценность. Однако почему я не чувствую этой свободы? Почему, если мир есть игра моего творческого воображенья, я не могу менять по произволу обстановки, в которой нахожусь, отчего я испытываю принудительность времени и пространства? На этот вопрос и массу подобных можно ответить, только изучив природу свободного творчества. Если мир мое творчество, то вопрос о познании мира сводится к вопросу о познании природы свободного творчества».
Вторую ступень в творении мира из себя сразу взять не удалось. Вопрос о свободе творчества оказался труднее, и его пришлось свести к другому вопросу.
«Как я создаю, — или прежде, — что значит, что я создаю? В чем состоит процесс моего творчества?
В данную минуту я сижу за столом и пишу. Я думаю о природе свободного творчества. Время от времени я прекращаю эту работу и смотрю на озеро, которое прекрасно; я любуюсь цветом воды, игрой тонов. Я гляжу на проходящих людей, на одних почему-то более внимательно, чем на других. Потом снова возвращаюсь к писанию и мыслям о свободном творчестве. Я хочу пить и спрашиваю себе лимонад. Я смотрю на часы и замечаю, что приближается время завтрака, о чем мне также напоминает чувство голода. Я скоро должен идти домой из Belotte, где нахожусь. Все это я сознаю, все различаю. Но в каждый данный момент я сознаю что-нибудь одно. Когда я думаю о природе свободного творчества, я перестаю любоваться прелестью озера, и наоборот; когда я гляжу на проходящих людей, я отвлекаюсь от работы, когда я совершенно углублен в нее, то совсем нс замечаю присутствующих. Иногда мне кажется, что я сознаю несколько вещей сразу. Так, в настоящее время я часто поднимаю глаза к озеру, и хотя и не так внимательно, но смотрю на него и в то же время думаю и пишу. Но работа от такого раздвоенья внимания страдает. Вот я совершенно углубился в мысли о творчестве и, ничем не отвлекаясь, провел так некоторое время; это меня утомило и вызвало болезненное ощущение. Мне хочется переменить обстановку. Походить, покататься на лодке. Мне хочется перестать думать о творчестве. Но мне трудно это сделать, несмотря на утомление. Что-то думает помимо моей воли[62]. Я стараюсь пересилить себя и перестаю работать. Я ухожу. Я так устал, что мысли мои путаются, буквы прыгают, я различаю предметы неясно. Когда я отдохну, я снова вернусь к работе и сделаю выводы из наблюдения над собой».
Еще один подступ, который замечателен начертанным автопортретом, но не выводами. Только следующий шаг дает возможность услышать что-то более определенное.
«Прежде всего во всей массе пережитых мною ощущений и мыслей я замечаю нечто общее, что их связывает, а именно то, что все это я переживаю. Все это я сознаю. Во 2-х, для того чтобы сознавать все это, я действую, я напрягаюсь, я делаю усилие, я расходую большее или меньшее количество внимания. В 3-х. Если бы я перестал сознавать все это, то есть если бы моя деятельность прекратилась, то с ее прекращением исчезло бы для меня все[63]. Итак, выходит, что как будто я автор всего переживаемого, я творец Мира. Почему же тогда мне кажется, что все это я лишь, воспринимая, отражаю, что все это существует помимо меня и деятельности моего сознания. Откуда это ощущенье не-я, которое так упорно живет во мне? Я так привык думать, что я изучаю мир, созданный прежде меня внешний Мир. Что значит эта путаница? Для того чтобы ответить на эти вопросы, нужно глубже заглянуть в испытываемое мною чувство не-я. Путаница произошла оттого, что я не сознавал, что я создал также и это чувство не-я. Оно есть такая же моя деятельность, как и тот мир, который я считаю внешним. Итак, все есть моя деятельность, различение. В ряду созданных мною представлений (чувств и мыслей) есть и чувство (представление) не-я. Это то чувство, которым я отношу часть (то, что называю представлениями) к назв. мною «внешнему миру». Чувством (представлением) не-я я создаю пространство. Тут может возникнуть вопрос, какое пространство? В каком-виде, в какой момент и какими предметами наполненное? Одним словом, может быть задан нелепый вопрос, как начинается пространство. Нужно понять, что создать пространство значит создать каждый его момент со всем его прошлым и будущим[64]. Пространство и время есть процесс, по которому для каждого предмета (представления) в каждый данный момент я создаю его прошлое и будущее наряду с другими представлениями и в котором, в свою очередь, каждое данное представление есть часть безграничного целого, существующая только относительно этого (целого). Пространство и время не создаются через сложение промежутков времени и предметов. Создать пространство значило бы создать всю историю и все будущее вселенной. Еще. Создать пространство и время значит создать одно представление, по которому вывести всю историю и все будущее вселенной. Тем, что я говорю, что пространство и время — формы моего творчества, мною созданные, я не говорю, что было время, в которое этих форм не существовало. Нельзя считать, что было время, когда времени не было, и наступил момент, в который я его создал. Я создаю пространство и время тем, что я различаю. При этом нельзя спросить, с чего я начал различать. Ибо что-нибудь существует в процессе различения только относительно другого. Значит, создавая какое-нибудь представление, какое-нибудь я, я одновременно создаю не-я, его ограничивающее, и всю историю его. Я создаю время различением ощущений и пространство — различением в себе субъекта и объекта. Временем я создаю то, что мы называли до сих пор внутренним опытом, а пространством — внешний опыт. Я уничтожаю пространство и время, когда перестаю различать. Выражения создаю и уничтожаю не означают создания и уничтожения времени и пространства во времени же и пространстве. Они лишь намекают на тот процесс творчества, который не может быть до конца выражен понятиями, которые сами только его продукт. Творчество не может быть объяснено ничем. Оно есть высшее представление (понятие), ибо оно производит все понятия. Я говорю, что творчество есть различение; создать что-нибудь — значит ограничить одно другим. Но этим я не объясняю творчество. Различение есть тоже известное представление, пространственное и временное. Различение не объясняет пространства и времени, потому что оно не существует раньше пространства и времени. Вообще нужно понять, что объяснить творчество словами до конца нельзя».
62
Здесь «наивный» субъективный идеализм дает трещину. В ней проглядывает иной лик. Шопенгауэр с Мировой волей? Объективный идеализм, свергающий «Я» и ставящий на его место Абсолютный дух? Теософские доктрины, с которыми Скрябин скоро познакомится?
63
Этот особый упор на «деятельность» — очень важен. Он заметно проявится и в музыке «Божественной поэмы», и в дальнейшем философском пути Скрябина.
64
Также создать пространство значит создать один его момент, пережить одно