Бунт Фэкси выразился в том, что он тихонько ворчал себе под нос про тех, которые только и знают, что всю жизнь нежить задницу на перине, когда бедные солдаты спят под открытым небом, и вместо матрасов у них могильные плиты, а вокруг одни трупы, и ничего, не жалуются. Совершая свой крестный путь, он иногда свирепо поглядывал на Девере, ожидая от него хоть одного слова, призывающего к мятежу, но старик лежал, отвернувшись, уставив свои испуганные мутные глаза в дальнюю ртенку, Он, казалось, вообразил, чтр надо только лежать, затаившись, и сержант в юбке подумает, будто он помер.
Но потом наступил его черед, и Фэкси, стоя на лестничной площадке на четвереньках и подглядывая в дверную скважину, увидел, как монашки содрали с Девере всю одежду, оставив его в чем мать родила, и вымыли его спереди сверху донизу. "Иисусе Христе, смилуйся над нами!" - пробормотал Фэкси. Он решил, что настал конец света. Потом монашки перевернули старика на живот и вымыли его сзади сверху донизу. Старик ни разу даже не застонал и не охнул, он лежал себе, не шелохнувшись, точно христианский мученик на костре, уставившись остекленелым взглядом, соответственно, сперва в потолок, потом в пол, чтобы не смущать монахинь лицезрением того, чего им видеть не полагалось. Ои крепился, сколько мог, но когда терпеть дольше стало невмоготу, завопил, требуя Фэкси и ведро. Но тут, к ужасу Фэкси, старику отказали даже в этом, последнем, приличии, заставили сесть на постели, после чего молодая схватила его под мышки, а сержант в юбке водрузила его на какой-то новомодный хомут, заранее заказанный в аптеке.
Этого Фэкси уже не вынес. В душе он был человеком верующим, и это зрелище - женщины в монашеском одеянии, которые, забыв всякий стыд, ведут себя, как больничные санитары, - сломило его дух. Он застонал и, схватившись за волосы, проклял господа бога. Он не стал смотреть дальше, как остригут хозяина и вытащат из-под него и сожгут матрас и простыни, на которых тот так уютненько спал все эти долгие годы. Фэкси беспокойно засновал из лавки на улицу и с улицы в лавку, посматривая вверх на окна или прислушиваясь у подножья лестницы и рассказывая свою печальную повесть каждому прохожему. "Мы сами не знали, до чего нам счастливо жилось, рычал оп. - Смилуйся господь над теми, кто попадает к ним в лапы! Мы жили по-королевски, а теперь... Посмотрите на нас теперь: точно нищие в работном доме, ничегошеныш у нас своего не осталось!"
Он и в кухню не заходил, опасаясь, что сержант в юбке набросится на него и тоже разденет догола. Стыда у нее нет. Чего доброго, скажет, что он грязный! Женщина, которая могла такое отмочить про пол в спальне, ни перед чем не остановится. И только улучив минуту, когда она занялась чем-то другим, он прокрался наверх и бесшумно толкнул дверь в спальню. Комната была неузнаваема. Перемена ужасно огорчила Фэкси. Он понял, что нет у него больше родного дома: окна раскрыты, сквозняк такой, что шкуру может сорвать, на столике у постели ваза с цветами... Старик лежал, как покойник - чистый, убранный и не шевелился. Лишь спустя несколько минут он открыл утомленные, налитые кровью глаза и поглядел на Фэкси с отсутствующим, совершенно убитым видом. Фэкси свирепо взирал на него сверху вниз, как гигантская тощая птица; вцепившись пальцами в свою поношенную старую рубашку, он обнажил грудь и тряс своей костистой головой.
- Иисусе! - страдальчески прошептал он. - Ну ровно с креста.
- Не дашь ли мне окурочек, Фэкси, сделай такую милость, - умирающим голосом попросил Девере.
- У ослиц своих проси! - со злорадством прошипел в ответ Фэкси.
4
Только-только начал Девере приходить в себя, как его опять навестил отец Ринг. Чего бы ни стоила уборка больному и Фэкси, отцу Рингу она доставила большое облегчение.
- Бедный вы мой, бедный! - пропел он, пожимая Девере руку и оглядывая исподтишка комнату. - Как вы сегодня себя чувствуете? Выглядите вы получше. Ну что, разве они не бесподобны, эти крошки? Скажите, они как следует вас кормят?
- Да, очень славно, отец мой, - слабым голосом отозвался Девере, и в голосе его сквозило такое изумление, как будто после их возмутительного с ним обращения он ждал, что его будут морить голодом. - Очень славно:
славный кусочек курочки, парочка лепешек на маковом масле и немного капусты.
- И впрямь, куда лучше, - отец Ринг причмокнул губами.
- Лучше некуда, - прогудел Девере, поднимая руку и разглядывая волосатое, чисто вымытое запястье, высовывавшееся из манжеты; он как будто недоумевал, кому принадлежит рука. - И еще дали рисового пудинга, добавил он после раздумья, - и чашечку чая.
- Э-э-э, любезный, да вы у них еще забегаете, как цирковой пониг подхватил отец Ринг.
- Боюсь, уже поздно, отец мой, - вздохнул старик, и видно было, что такая мысль тоже приходила ему в голову. - Уж слишком много выпало на мою долю невзгод.
- Да, еще бы, бедняга, еще бы, - поддакнул со вздохом отец Ринг. Конечно, когда очередь доходит до нас, мы должны покориться. Именно покориться, - добавил он твердо. - Нас всех это ждет, рано или поздно, но если совесть наша чиста, а наши... ох, кстати, чуть не позабыл, совсем память худая стала. Дела ваши, надеюсь, в порядке?
- О чем вы говорите, отец мой? - с загнанным видом пролепетал Девере, приподнимая голову с подушки.
- Дела ваши, - прошептал отец Ринг, - в порядке ли они? Я хочу сказать - завещание составлено?
- Не стану вам лгать, отец мой, - застенчиво ответил старик, - не составлено.
- Ну, так послушайтесь меня, - принялся убеждать отец Ринг, придвигаясь со стулом поближе к постели. - Не пора ли как раз написать завещание? И, знает бог, не ради той малости, что оставляет здесь каждый из пас, а ради мира и покоя после нашего ухода. Вам ведь, как и мне, приходилось видеть, как потом наследники дерутся из-за сущих пустяков.