Наконец появилась лежневка. Идти по ней было намного легче. Прибавилось бодрости, ноги зашагали быстрее. Вскоре увидел двух приближающихся людей в полушубках. Сворачивать не стал. Поравнявшись, как мог, бодро спросил:
– Далеко ли до головного лагпункта?
Идущие оживленно беседовали между собой. На мой вопрос один из них мельком бросил:
– С полчаса ходу.
Мы разошлись. Это были люди не с «лудановской каторги». Темнело, когда я подошел к проходной штрафного лагеря. Объяснил коротко: бежал из «лудановской каторги» от произвола. Меня отвели в «шизо».
Утром охранник сводил меня в столовую и привел в штабное помещение, где допрос вел лейтенант-оперуполномоченный. Он быстро составил протокол, дал расписаться и уведомил:
– Будем судить. Получишь дополнительный срок. В этот день я отдыхал. Со следующего дня с бригадой выходил на работу в лес. Шевелился как мог. За большой пайкой не гнался, не реагировал на несправедливость. Довольствовался тем, что давали.
Здесь санчастью заведовал врач Алексей Александрович Боркин. Говорили, что он крупный ученый-медик, отсидевший десять лет по какому-то «делу». После отбывания срока наказания его не отпустили. Боркин не имел паспорта и проживал за зоной, в поселке охраны и вольных жителей.
Не дожидаясь, когда заболею и не будет сил, я однажды прорвался на прием к Боркину. Он внимательно меня выслушал и дал освобождение от работы на один день. Он запомнил меня, при встречах был приветлив, называл по фамилии. Когда мне удавалось пробиться в санчасть, Боркин всякий раз давал мне освобождение. Я безмерно благодарен этому человеку.
Пришла весна 1948 года. В мае быстро таял снег на солнце длинного, северного дня. Потоки ручьев наполнили бурные таежные реки. Приближались лесосплавные работы. К этому времени на берегу реки, рядом с зоной лагеря, скопилось большое количество штабелей делового леса, готового к «срывке», то есть сваливанию в реку для сплава.
На «срывку» было переброшено много бригад. Яркое северное солнце теплило холодный воздух, прогревало мерзлую землю, вытягивало зеленую поросль, бодрило душу. Работа на «срывке» гораздо легче, чем на лесоповале. Комаров еще не было. Штабеля бревен высотой с трехэтажный дом возвышались над рекой, уходя в воду нижним основанием. Бревна складировались вдоль реки слоями на продольных тонких лагах, которые отделяли слой от слоя с небольшим наклоном в сторону реки. Самое крайнее от реки бревно, чтобы не скатилось вниз, удерживалось деревянным клином и потому не давало скатиться вниз всему слою бревен.
Чем выше рос штабель, тем длиннее становился последующий слой бревен. Штабеля собирались всю зиму, тянулись десятками по берегу, напоминая древнеегипетские пирамиды. В смену работали три бригады, каждая работала на двух штабелях.
Охрана располагалась на крайних штабелях и сзади них. Рядом находилась зона с охранными вышками, откуда хорошо просматривались штабеля.
Работа на «срывке» была опасна. Как только выбивались клинья из-под первого бревна, все остальные срывались вниз. Разинешь варежку – можешь полететь вниз вместе с бревнами. Первый, верхний, ряд скатывался довольно легко и быстро. Работа с последующими рядами осложнялась тем, что часто отсутствовал наклон, и бревна не катились по лагам в реку. Тогда приходилось катить бревно руками и сталкивать вниз в реку. Это было трудной, быстро утомляющей работой. Для ее облегчения изготовлялись крючья – стальные прутья толщиной в 10-15 миллиметров, длиной в метр. С одной стороны они загибались в кольцо, чтобы держать, с другой – в полукольцо с заостренным, загнутым крюком. Мы становились впереди бревна, цепляли его крюком и тянули на себя, и оно катилось к краю штабеля. Надо было вовремя перешагнуть через бревно, чтобы оно не столкнуло вниз.
Работа на «срывке» сезонна и непродолжительна. Пока бегут бурные, весенние воды, надо успеть столкнуть все штабеля, чтобы лес успел сплавиться в крупные реки – Вымь, Сухону и Северную Двину.
Работы на «срывке» проводились все светлое время дня, продолжительность которого увеличилась часов до двадцати. В эти дни, лежа на нарах, я разговорился с зеком моего возраста. Рассуждали о побеге. Вывод напрашивался таков, что выжить здесь длительное время невозможно. Мой собеседник был осужден на десять лет. Мне за побеги добавят до такого же срока. Мы строили разные планы. Однако вскоре мой напарник как-то сник, стал избегать этой темы. Я понял, что на побег он не решится. Решил бежать один.