В наш штрафной лагпункт прибыла медицинская комиссия из пяти врачей, начался медосмотр заключенных.
Заключенные раздевались догола в коридоре и заходили по вызову в комнату, где находились врачи. Когда подошла моя очередь и я показался в дверях, женщина-врач остановила меня жестом, велела дальше не проходить. Она спросила мою фамилию и предложила одеться. Ее глаза выражали ужас, она что-то записывала и тихо проговорила:
– Господи! До такого состояния смогли довести человека!
На другой день встретился Боркин. Он бодро сообщил мне:
– Ну, Веселовский, можешь радоваться! Дали тебе полную инвалидность. Теперь тебя не имеют права выгонять за ворота и отправлять в лес на работы.
В этом лагере стали полными инвалидами более 400 заключенных. Многие впали в неизлечимое состояние, когда вследствие длительного голодания стираются ворсинки кишечника, пища не усваивается, и человек гибнет. Меня это, слава Богу, миновало. Однако Боркин информировал, что я попал в первую десятку – особо истощенных.
Поместили всех инвалидов в самом дальнем от проходной бараке. Несмотря на сильные морозы, со всех сняли обувь, мало-мальски пригодные телогрейки и штаны, заменяя рваными.
– Теперь это вам не потребуется! Вы не работяги! – объяснило начальство.
Питание инвалидов состояло их четырехсотграммовой пайки хлеба и двух порций баланды в сутки. В столовую мы ходили после всех бригад, приходилось всегда ожидать на улице, пока освободятся места. За этим строго следил охранник. Несмотря на большое расстояние до столовой, мы топали по снегу босиком в любой мороз, нетерпеливо ожидая часа получения еды. Как и прежде, всех мучил голод. И все же нас бодрило избавление от каторжного труда. Теплилась мысль, что удастся выжить.
Однажды за мной пришел охранник. У «опера» были члены суда. Они приехали судить меня снова за последний побег через реку. Все повторилось по-прежнему. Опять статья 58, пункт 14, и срок десять лет с момента последнего суда. Опять я нетерпеливо ожидал конца этой «процедуры», чтобы не опоздать в столовую.
В бараке мне удалось занять место на верхних нарах. Там было теплее, нежели внизу. Лежать можно было только на боку, плотно прижавшись друг к другу. Когда у большинства заболевали кости этого бока, по команде все переворачивались на другой бок. Такая теснота обусловилась тем, что загнали в этот барак вместо размещавшихся ранее 120 зеков более 400 инвалидов.
Сюда, в штрафной лагерь, стали прибывать новые партии заключенных. Размещать их было негде. Нас, инвалидов, запихали в несколько лесовозов и отвезли на «лудановскую каторгу». Здесь отвели нам дальний холодный барак. Зима еще не кончилась, а нас, босых, выгоняли на разные работы – чистить уборную, дорожки, пилить и колоть дрова. В барак давали минимум сырых Дров. Они тлели в печке из железной бочки и едва согревали помещение. Лежать долго на голых нарах было очень неудобно. Многие, и я в том числе, брали от печки по полену, чтобы подложить под голову. К утру полено исчезало, его тихонько вытаскивали из-под головы, чтобы бросить в печку.
За хлебом наши бригадиры ходили к проходной. Когда они возвращались, в бараке начинались шум, гам и драки. По-прежнему процветал террор со стороны урок. Фрайерам частенько пайки не доставались. Как-то одному из доходяг охранник принес посылку – ее тут же разбазарили, у хозяина остались в руках лишь добротные коричневые ботинки, похожие на американские.
Он их продавал за две пайки. Я боялся заболеть от беготни босиком по снегу и решил приобрести их. Они обошлись мне в две сэкономленные пайки хлеба. Рассчитавшись, я надел ботинки и чувствовал себя на седьмом небе.
Вечером того же дня в барак вбежал один бригадир Брекун – пожилой вор в законе:
– Дай ботинки на время, поработать!
Я отказался разуваться, Брекун с такой силой ударил меня в область сердца, что я тут же потерял сознание. Когда очнулся, ботинок на ногах не было. Больше я их не видел…
Как-то весной я от доктора Боркина узнал, что ожидается этапирование инвалидов куда-то на юг.
– Боюсь, Веселовский, не выдержишь ты этап, – сказал он.
– Выдержу, Алексей Александрович, обязательно выдержу!