«Вот откуда можно рвануть без труда!» – наверное, такая мысль появилась не у одного меня. Впоследствии мы узнали, что зона эта строилась не для своих, а для военнопленных немцев. Через некоторое время нас стали запускать в зону. Местные охранники разводили бригады зеков по большим баракам-землянкам, где недавно жили и которые построили немцы.
Каждый барак вмещал четыре бригады. Нары – двухэтажные, каждое место было отгорожено. Других построек было немного – большая столовая с кухней, два стационарных барака, большая баня, отгороженная забором. Устраивались мы весь день, никакой еды «хозяева» для нас не приготовили.
Утром обнаружилось чрезвычайное происшествие – повара из местных сельчан не обнаружили ни единой картофелины в овощехранилище. Их удивлению не было предела – ведь был большой запас картошки! Ее растащили по землянкам изголодавшиеся доходяги и съели за ночь. Пришлось завозить картофель из деревни.
На завтраке уже мы таращили глаза от удивления – в алюминиевой миске с порцией картофеля и масла лежала еще и сосиска! Кроме того, большой кусок хлеба и сладкий чай! В обед это повторилось, а на первое был наваристый суп.
К вечеру возле столовой прикрепили щит с распорядком дня – предусматривалось трехразовое питание.
За зоной стоял стог соломы. Здесь мы под конвоем набили соломой матрасы и подушки, в бане нам выдали нательное белье. Наши лица выражали удивление и радость. Через день-другой в землянке стали слышны блатные песни и кто-то даже пускался в пляс под озорные частушки. За неделю никто не сбежал, – видимо, набирались сил. Я и сам подумывал о побеге.
Медицинская комиссия осматривала всех целую неделю. Меня вертели со всех сторон. В один из дней после завтрака я пришел в баню «на работу». Тут же пришел санитар и объявил, что меня комиссия назначила на лечение в стационаре и надо немедленно туда явиться. Я категорически отказался:
– Работаю в бане и ни в какой стационар не пойду!
На другой день пришли два санитара. Они заставили банного парикмахера зека Солонченко меня побрить, удерживая меня. Шрам на лице после того «бритья» у меня сохранился по сей день. После этого меня препроводили в стационар, куда отобрали еще человек сто, наиболее истощенных. В другом стационаре разместили столько же туберкулезников.
Во всю длину стационара стояли четыре ряда двухэтажных коек, на них лежали матрасы, постельное белье, подушки и байковые одеяла. По другую сторону были небольшие помещения, по две койки в каждом. Сюда поместили наиболее слабых. В их числе оказался и я. Мой напарник, эстонец, умер через пару дней. Я не умирал, стал поправляться. Впоследствии я благодарил санитаров, притащивших меня в стационар. Здесь впервые за четыре года я лег в нормальную, с бельем, койку. Здесь было усиленное питание, внимательные фельдшеры и врачи. Было и еще одно преимущество перед находящимися в общей зоне – сюда охрана привозила посылки владельцам и хранились они у старшего санитара.
В зоне посылка выдавалась заключенному в проходной. Как только ее владелец появлялся на ступенях, на него набрасывались урки и все отбирали. В стационаре этого не случалось. Я помнил многие адреса своих московских друзей. Написал им и просил прислать по возможности рыбьего жира, сгущенки, чеснока. Откликнулись Галунины, Перины, Елена Никитина. Я стал получать от них посылки, как и другие обитатели стационара.
Получатели кое-чем делились с санитаром, хранившим посылки, но все остальное доставалось им. Перед каждым завтраком, обедом и ужином кто-то из нас вносил из кладовой посылочную добавку, и мы наслаждались вкусной едой. Люди поправлялись на глазах, повеселели.
Через месяц я выглядел здоровым человеком, хотя ноги оставались отекшими. При нажатии пальцем на голень оставалась ямка. Тем не менее меня выписали из стационара – надо было размещать очередную группу доходяг.
Меня назначили бригадиром. Это сулило некоторое облегчение в существовании – бригадир кормит в столовой бригаду, за что получает двойную порцию. Кроме того, бригадиры назначались дежурить по кухне, что позволяло хоть иногда поесть досыта. Я поправился, физически окреп. Теперь уже даже матерые урки не решались мне противоречить. Наступило лето 1949 года. Поспевали морковь, турнепс, картофель. Мы стали выходить под конвоем в поле. Пока мы работали, в больших котлах на кострах варился картофель. Этой еды было от пуза, а что-то пряталось на потом под одежду. Правда, вносить в зону что-либо, в том числе и картофель, категорически запрещалось. На проходной при обыске у каждого вытряхивались эти заначки. Трехразовое сносное питание плюс подножный корм быстро восстанавливали наши силы, доходяги преображались на глазах. Может быть, поэтому не было ни одного побега. С первым снегом в лагерь приехала медицинская комиссия ГУЛАГа. Определялась степень трудоспособности поправившихся заключенных. В медицинских картах ставились пометки: «ТТ» – может выполнять тяжелый труд, «СТ» – средний труд, «ЛТ» – легкий труд. В моей медицинской карте проставили «ТТ», несмотря на сильную отечность ног.