Мне указали место бригадира. Это была маленькая каморка в углу барака. Меня приветливо встретил человек с обожженным лицом в оспенных ямках. Я сделал вывод: фронтовик. Он слушал меня внимательно. Его лицо засветилось улыбкой, когда он услышал, что я летчик. Привстав, слегка меня обнимая и похлопывая по спине, он весело воскликнул:
– Ну, давай знакомиться! Константин Шаров! Я тоже военный летчик, только не истребитель, а бомбер!
После рукопожатий он усадил меня на табурет и кратко рассказал о себе. Оказалось, что до войны мы с ним встречались на сборах летчиков-инструкторов аэроклубов. Костя тогда работал в аэроклубе города Коломны, затем – училище и война. В конце 1943 года его бомбардировщик ДБ-ЗФ был подбит над Польшей зенитным огнем. Едва выбравшись из горящего самолета после посадки на поле, он от ожогов потерял сознание и попал в плен к немцам. Его и еще двоих пленных заточили в тюрьму польского города Ченстоховы. Оправившись, они разобрали кладку в толстой кирпичной стене и убежали. Недели через две вышли к своим. Костю арестовали и долго допрашивали. Никак не могли понять и твердили:
– Как это – машина сгорела, а ты остался жив?
Обгоревшее лицо и части тела оказались недостаточным доказательством. Военный трибунал осудил Костю Шарова как «изменника Родины» по статье 58, пункт «а», сроком на десять лет ИТЛ. После были разные лагеря, Костя оказался в Норильске. Так как он окончил механический техникум, то хорошо разбирался в технике и разных механизмах. Его определили работать на завод. У него была семья в Коломне – жена Антонина, сын Витя и дочь Людмила. Они переписывались, иногда он получал посылки. Костя показал мне фотографию семьи.
Способности и талант Кости были оценены руководством завода, его назначили мастером механического цеха Центрального ремонтно-механического завода (ЦРМЗ) Норильского комбината. Костя расспросил меня, какими профессиями я владею, обещал сделать все от него зависящее, чтобы меня направили работать на завод.
Костя рассказал обо мне главному механику и инженеру завода, они написали ходатайство на имя начальника Норильского комбината Зверева о моем переводе на ЦРМЗ. Скоро меня назначили в слесарно-сборочное отделение. Попасть сюда работать – в тепло, под крышу – с наружных земляных работ было большим счастьем. Косте Шарову за такое ко мне внимание и добро вечная благодарность!
Ведь тогда с учетом добавок за побеги мне еще оставалось семь лет лагерного срока. На каторжных работах в Норильске это означало неминуемую смерть. В цехе я вырабатывал норму выше ста процентов, а для таких зеков в Норильске применялись зачеты срока день за три.
На этом заводе ремонтировались вышедшие из строя агрегаты других заводов комбината. В основном это были крупные детали и механизмы, подлежавшие полной разборке, ремонту и последующей сборке. Опыта у меня не хватало, но частенько помогал Костя, обучал всяким сложностям. Старался я изо всех сил, работал без передыху и в обеденный перерыв.
Однажды в обед по совету Кости я отправился в электрослужбу цеха поговорить, может, меня возьмут электриком. Руководил службой инженер-электрик Владимир Степанович Станкявичус из Литвы. Он отбыл срок в десять лет по 58-й статье, но его не отпускали, и он жил в городе без паспорта.
– Электрик мне нужен. Давайте посмотрим, что вы можете, – с литовским акцентом ответил на мою просьбу Станкявичус. Он довольно долго экзаменовал меня.
– Пожалуй, вы будете справляться, – сделал он вывод.
Когда Станкявичус узнал, что я жил в Литве, в Каунасе, и там меня застала война, оживился. Его взгляд выразил интерес и сочувствие.
– Я поговорю с начальством, – пожимая мне руку, добавил он. – Надеюсь, все уладится, и мы скоро увидимся.
Через неделю на доске объявлений и приказов висело распоряжение о моем переводе из слесарного отделения в электрослужбу завода.
Здесь работал еще один заключенный из нашего лагеря – Даниил Филипченко. Остальные четверо электриков были вольнонаемными и проживали в городе, вне зоны оцепления. Бригадир – Николай Кузьмин – ознакомил меня с предстоящими работами, мы обошли все отделения цеха. Я ознакомился с механизмами, электрооборудование которых придется обслуживать и ремонтировать. Меня удивило количество новейших по тому времени импортных станков: австралийских, американских, английских. На некоторых из них протачивались детали больших размеров, железнодорожные скаты и толстые валы. Говорили, что подобных станков, таких, как, например, «Гарвей», в Советском Союзе всего четыре: три в Норильске и лишь один – на материке. Из отечественных станков выделялся зуборезный полуавтомат коломенского завода, его электромеханическую часть приходилось часто ремонтировать. Большие станки располагались в два ряда во всю длину цеха. Между ними по рельсам двигался мостовой кран мощностью подъема в десятки тонн.