В ожидании, пока откроют винную лавку, Авраам опросил соседей, которых застал дома. Вопросы были все те же:
– Известно ли вам про какой-нибудь конфликт между одним из жильцов и воспитательницей детсада?
– Не было ли на вашей памяти какого-то необычного события, связанного с детсадом, расположенным в этом дворе?
– Случались ли здесь какие-то криминальные или другие разборки, о которых вы можете доложить?
– Не заметили ли вы человека, который вчера утром подбросил сюда чемодан?
– Не заметили ли вы пару дней назад подозрительного человека, слоняющегося возле дома?
К этим вопросам, составленным накануне вечером дома, Авраам добавил вопрос о винной лавке, о событиях, происходивших или не происходивших в ней в последние дни. Жильцы на все отвечали отрицательно, и на каком-то этапе полицейский сменил порядок вопросов. В конце опроса он показывал собеседникам фотографию Узана. Никто его не опознал – кроме одной жилички, матери четверых детей, живущей на втором этаже. Она уверяла, что в прошлом году не раз видела его возле дома и думала, что он отец одного из воспитанников детсада. Но как раз в последнее время женщина его на этой улице не встречала. Вчера уж точно нет – вчера она вообще проснулась после того, как чемодан взорвали. Инспектор записал ее имя в свою записную книжку.
В пол-одиннадцатого он вернулся в лавку «Вина города» и долго расспрашивал молодую продавщицу. Та сообщила, что хозяин появится лишь через два часа. Лавка открывается в десять, и когда обнаружили подозрительный предмет, там не было ни души. Они услышали об этом позже от одного из покупателей, и от хозяина тоже не будет никакой пользы, потому что раньше полудня его в лавке не увидишь. На витрине висели бумажные тарелки, на которых были тушью обозначены скидки на иврите и на русском. Авраам мог бы купить на Рош ха-Шана за 35 шекелей две бутылки чилийского красного и за 55 шекелей бутылку водки «Абсолют». Угрожали ли хозяину в прошлом, шантажировали ли его – этого продавщица не знала. Лично она в часы работы ничего такого не видела.
Инспектор пообедал в буфете с Элиягу Маалюлем. Тот все расспрашивал про помолвку с Марьянкой и про то, когда она приезжает.
– Она что же, увольняется там из полиции и приезжает к тебе сюда? – спросил Маалюль.
– Да. Что-то в этом роде. – Авраам кивнул.
Элиягу присвистнул:
– Непростое решение… И что же она тут будет делать? Начнет изучать иврит?
– Да еще не ясно. Приедет – будем думать.
Об Офере Шараби и о предыдущем расследовании они не говорили вообще. Авраам не знал, почему Маалюль не упоминает про отчет Иланы Лим – может, ему об этом вообще ничего не известно?
Опытный специалист по работе с подростками взглянул на него своими влажными, глубоко запавшими глазами, напоминающими ему отцовские глаза, и сказал:
– Ты не представляешь, до чего я за тебя рад, Ави. Ты выглядишь другим человеком, точно тебе говорю. И сразу, как она приземлится, приходите к нам на ужин.
Брифинги с координаторами разведслужбы ничего не дали, и у полицейского из оперативно-разыскного подразделения, приставленного хвостом к Амосу Узану, тоже не было никакой информации. Тот не покидал своей квартиры на улице Ха’Ционут, 26, до одиннадцати часов. По всей видимости, он пребывал в ней один. Потом Амос поехал на своей черной «Хонде Сивик» навестить мать в больнице «Вольфсон» и по пути нигде не останавливался. Он купил в больничной лавке газету и какой-то безалкогольный напиток и поднялся в онкологическое отделение. В руке у него была большая сумка, которую Узан захватил из дома, судя по всему, со сменой одежды и белья, и из больницы он все еще не выходил.
Авраам ждал в участке, у себя в кабинете, и колебался, стоит ли позвонить Илане. С самого его приезда они не виделись, а сейчас вот есть предлог для встречи. Можно было бы выяснить, что ей известно о шантаже и о рэкете в алкогольном бизнесе. Но вместо этого инспектор позвонил Марьянке. Ее мобильник сработал, но она не ответила.
Он включил компьютер, и с экрана на него посмотрел рассветный Брюссель – тот, каким Авраам сфотографировал его в день их первой встречи, когда Марьянка взяла его на прогулку по улицам города. Тогда он и не представлял, что этот город на целых три месяца станет ему домом. Что в эти три летних месяца он каждое утро будет просыпаться возле Марьянки, в спальне ее квартирки, глядящей окнами на маленькую площадь, в центре которой – почерневшая статуя бельгийского композитора, имени которого он в жизни не слыхивал. Уезжая к ней, Авраам записал в своей маленькой записной книжке ее адрес: «Площадь Альфреда Бувье, дом 6, квартира 5 (зеленая дверь, звонка нет)».