Мои глаза открылись, когда на улице было уже темно. Во рту все пересохло, желудок отчаянно урчал, а мочевой пузырь требовал его опорожнить. Если бы не эти обстоятельства, я бы не стал выбираться из-под одеяла в холодное пространство квартиры. С трудом заставив себя спустить ноги на пол, я усилием воли оторвался от дивана и принял вертикальное положение. Шаркая тапками, как древний старик, прошел в темноте к туалету и даже свет не стал включать, потому что боялся ощутить неприятную резь в глазах.
Свое состояние я мог охарактеризовать как полный упадок сил, но даже не пытался выяснить его причину или попытаться выбраться из него. Несмотря на то, что хотелось есть, я не смог пересилить себя и что-то приготовить путное. В тот момент даже яичница выглядела верхом сложности, поэтому ограничился ломтем подсохшего хлеба и стаканом холодной воды из-под крана.
Взяв с подоконника сигареты, прошаркал назад в спальню и уселся ближе к стене, чтобы было на что опереть свою чугунную голову. Поставил пепельницу на подлокотник и закурил, чего прежде никогда не делал в постели. Я всегда относился трепетно к запахам в своем жилище, но теперь мне казалось смерти подобно выходить на площадку или открывать окно, и плевать, что постель пропитается запахом сигарет.
Я рассматривал ленивое движение дыма, причудливые тени от проезжающих машин на стенах комнаты, прислушивался к звукам и практически не шевелился. Сигарета тлела в пальцах, а я не мог заставить поднести ее к губам, чтобы сделать затяжку. Пепел падал и появлялся снова, но мой дурман не проходил и, казалось, все сильнее окутывал меня.
Время словно остановилось, стало неосязаемым и совершенно неважным. Я не знал, сколько показывают часы, не знал, где лежит мой телефон, и даже какой теперь день недели напрочь забыл. Мне не хотелось шевелиться, думать, разговаривать или кого-то видеть. Лишь покой был тогда необходим, подобно воздуху и биению сердца в груди.
Стоило сигарете полностью истлеть, как я выбросил фильтр и свернулся калачиком на постели, натянув до самого носа одеяло. Мой взгляд был направлен только вперед, в темноту комнаты и лишь изредка выхватывал световые блики от фар. Медленно моргая и еле заметно дыша, не знаю, сколько времени пролежал неподвижно, но потом понял, что засыпаю опять, и это не могло не радовать.
Проснувшись во второй раз, понял, что на улице до сих пор темно. Было раннее утро или снова вечер — не имел ни малейшего понятия. По примеру предыдущего дня сходил в туалет и на кухню. Открыл холодильник и уставился на пустые полки. Что я хотел там увидеть — не понятно, хотя даже если бы он был набит едой под завязку, вряд ли что-то стал бы есть.
Повернулся к столу, где лежал надкусанный мною хлеб в пакете, и понял, что тот почему-то опустел. Это не показалось мне странным, а просто воспринялось как факт. Ограничился стаканом воды и побрел назад к своему гнезду, в которое превратилась постель. Взобрался на нее и отвернулся к стене, чтобы вновь погрузиться в свою странную, пустую, одинокую ночь. Словно оглохнув и ослепнув, я смотрел перед собой и ничего не видел, слушал шум на улице и ничего не слышал.
Моя бесконечная, прекрасная ночь продолжалась, и мне было отрадно стать ее частью. Полный покой и отсутствие назойливых знакомых, никакой жажды приключений и новизны, походов по клубам и случайных связей. Отсутствие какого-то ни было интереса к жизни в принципе. Мне ничего не нужно, и я никому оказался не нужен. Только сон и полная изоляция стали моими спутниками, верными друзьями и близкими, постоянно убаюкивающие, расслабляющие и погружающие в новое тяжелое забытье, давящее на голову и грудь, подобно свинцу, заставляющее забыться и полностью расслабиться.
Мое отвратительное настоящее настолько сильно врезалось в мозг, что стало больно физически. Я сидел на подоконнике, смотрел вниз на дорогу, а внутри меня расстилала свои покрывала боль. Меня словно ломало изнутри нахлынувшая горечь и стыд. Слезы текли по щекам сами по себе, и остановить их я был не в состоянии.
Что я делаю со своей жизнью и зачем? Ведь все начиналось так хорошо в моей самостоятельной взрослой жизни. Неужели же уход Макса мог настолько сильно на меня повлиять, вынудив стать настоящей шлюхой? Я и не вспоминал о нем в последнее время или врал себе, что не вспоминаю? Почему стал настолько неаккуратен и срубил свою репутацию под корень похождениями в общаге?
Настолько мощного чувства стыда и уныния я не испытывал никогда прежде. Меня буквально прибило к земле огромным булыжником, и из него сочилось отчаянье, настойчиво проникая в разум, сознание и даже поры. Мозг генерировал памятные картинки моего пребывания в той злосчастной аудитории, где все и каждый смотрели на меня, смеялись и перешептывались. Наверное, так же и мои любовники у меня за спиной обсуждали мои похождения, тело и умения.