— Мама… — хрипло пробормотал я.
— Феля, ты очнулся, — бросилась она ко мне, даже не пытаясь бороться со слезами. — Слава богу, — отставила она кофе и упала ко мне на грудь, — слава богу. — Повторяла она, всхлипывая и обнимая меня. — Сыночек мой, что же ты наделал?
— Мама… — только и мог повторять я, потому что не в состоянии был оторвать руки от кровати, чтобы обнять. Да и сказать мне было в свое оправдание нечего, лишь в тот момент осознав весь ужас того, что чудом не совершил.
— Я чуть с ума не сошла, — рыдала она, — думала, что потеряла тебя.
Сказать в оправдание мне было нечего. Я сжимал зубы, глотал вместе с ней слезы и крепко жмурился, чтобы не зареветь в голос. В груди все переворачивалось от стыда и сожаления, но нужных слов утешить мать упорно не находилось. Я сам не знал, зачем сделал это, не стремился к этому и не страдал настолько, чтобы лишать себя жизни. Все произошло словно само собой и будто с совершенно другим человеком или в страшном сне, который почему-то перешел в реальность.
Дверь снова открылась, и в палату вошел отец. Уверенность, что я в больнице, пришла мгновенно, ибо в другое место суицидника не определят, если только в морг. Но туда мне, как оказалось, рано. Отец не сразу понял, почему мать плачет, и напряженно замер в попытке тщательнее рассмотреть обстановку. Но стоило нам встретиться взглядами, бросился ко мне и обнял вместе с матерью.
— Феликс… слава богу, — чуть тише и менее эмоционально проговорил он.
Я никогда прежде не видел, чтобы мой отец лил слезы. Для меня он был эталоном стабильности и рассудительности. Никогда не впадал в панику и не поддавался эмоциям, всегда для семьи был оплотом стойкости и стабильности в отличие от более темпераментной матери. Он всегда говорил, что во мне ее гены, но я и не подозревал, что могу оказаться настолько неуравновешенным и ни с того ни с сего решу покончить жизнь самоубийством.
— Почему ты решил это сделать? — вопрошающе посмотрел он своими зелеными, такими же как у меня, глазами. — Почему? Твоя подруга Яна сказала, что у тебя была депрессия. Это правда?
Проглотив тяжелый ком, вставший в горле, я не выдержал его взгляда и отвернулся к окну. За бьющими через край эмоциями, переполнявшими душу, я совершенно забыл о своих биологических потребностях, но сухость в горле так и не смог перебороть. Единственное, что мне приходило тогда на ум, произнести было сложно, но, переборов себя, я все же хрипло пробормотал:
— Простите, — и разревелся по-настоящему.
Они вдвоем гладили мою голову и грудь, говорили, что любят и мне извиняться не за что, но почему-то я был убежден в обратном, кусал губы и старался сформировать мысль, которая постоянно ускользала от сознания, хотя я был уверен в ее нахождении где-то в закромах. Все же мне удалось ухватить ее за хвост, вытащить на свет и увидеть собственный глубоко запрятанный страх. Словно испуганный маленький котенок, сидящий на крыльце под дождем, ждал, когда его пустят в теплый дом, и одновременно боялся этого. Нужные слова крутились на кончике языка, и сколько не старался их проглотить, они упорно лезли наружу.
Я не знаю, у кого и как происходит подобное. Спустя много времени позже читал в интернете об этом. И страхах, нерешительности, промахах. Но уверен, что, в конце концов, у всех в жизни наступает момент, когда необходимо рассказать о себе правду хоть кому-то близкому. Не какому-то попутчику в поезде, собутыльнику в баре или случайному любовнику, а действительно близкому и любимому человеку, чье мнение и чувства важны.
— Я гей, — смог произнести тогда я сквозь слезы, но настолько четко и громко, чтобы родители не переспрашивали.
На секунду действительно воцарилось молчание, и сквозь поток горячих слез они рассматривали меня, пытались применить ко мне полученное сообщение, переглядывались и снова гладили меня по рукам.
— Неужели ты думаешь, что твоя ориентация нам важна? — всхлипнула мама.
— Так ты из-за этого, что ли?.. — неуверенно спросил отец и вытер нос.
— Я не знаю, — покачал я головой, ощущая новый поток слез на щеках. — Не знаю, — повторял я снова, совершенно не стесняясь плакать.
Родители крепко обнимали, мама стирала слезы с лица, отец гладил по голове, мне становилось легче дышать с каждой минутой, хоть и оказался в настолько унизительном положении. Смотреть на них все еще было стыдно, и объяснить доходчивее свой поступок я не мог даже самому себе, но главное в тот момент было сказать правду и избавиться от надоевшего чувства загнанности в угол.
— Нам все равно с кем ты спишь, сынок, — говорила мама, постоянно смахивая слезы с глаз. — Мы будем любить тебя любого. Ты только живи.