Но, кажется, не в этом измерении и не для нынешнего Феликса Сафонова. Здесь была только моя поехавшая крыша, неустойчивая психика и два месяца жизни в клинике для душевнобольных пациентов. А дальше полная неизвестность, страх рецидива и мир через призму стабилизаторов, пропуск которых граничит со смертью.
Два месяца я привыкал к своему диагнозу, разговаривал с психологами и другими пациентами, смотрел в окно и тосковал по родным и близким. За высоким забором с колючей проволокой кипела обычная жизнь людей, которые стараются не думать о тех, кто пребывает в подобных заведениях. Я тоже прежде не мог и помыслить, что окажусь в месте, где страшно вечером пройти по коридору.
Моя тетя Лена поехала крышей после смерти своего второго ребенка. Настоящая трагедия для женщины, мечтавшей всю жизнь о материнстве. Эту историю я слышал в далеком детстве краем уха, потому что родители не хотели меня пугать. У нее было два мертворожденных ребенка, и она слетела с катушек. Сначала все думали, что она просто переключилась на работу, станет бизнесвумен и посвятит свою жизнь карьере. Но потом пришла ясность, что она действует бездумно и хаотично. Хваталась за несколько дел сразу, брала множество кредитов под большие проценты, мало спала и срывалась на муже без какого-либо повода. У нее в буквальном смысле появилась мания величия, и чуть ли не каждого встречного тетя Лена уверяла, что способна свернуть горы.
Потом все внезапно прекратилось, и мания переросла в затяжную депрессию с несколькими попытками суицида и последующей госпитализацией. Практически, как и у меня. С той лишь разницей, что я действительно чуть не отправился на тот свет, а ей так и не удалось совершить задуманное.
Понимая ее состояние и отсутствие вины, муж не оставил женщину в трудную минуту, заботится о ней и даже сумел скопить на дом в пригороде. Только, насколько я знаю, рецидивы у тети случаются регулярно — раз в полгода — и поэтому она проводит массу времени в клинике.
Я так не хотел, если не сказать большего. Питаться и спать по часам, смотреть на небо через зарешеченное окно палаты, гулять под присмотром санитаров, больше похожих на горы мускулов, — не жизнь, а сущий ад.
Я делал все, что было предписано врачами, только бы поскорее удовлетворить их своим состоянием и уехать домой. Стабильно принимал лекарства, ничего не прятал и не выплевывал, ходил на групповые занятия и индивидуальные, отвечал на все вопросы честно и даже на такие, которых хотел избежать. Вечерами читал, что находил в небольшой библиотеке в центральном холле, и старался не выходить из палаты ближе к ночи.
Слава богу, я находился в отдельной, чему поспособствовали родители, приезжающие ко мне каждую неделю. Контингент в отделении был, мягко говоря, странный и пугающий. Больше всего мне не нравились их взгляды, как будто перед их носами прошел вкусный бутерброд. В других глазах были ненависть и презрение, или просто пустота, будто они смотрят и не видят ничего вокруг. Люди здесь одеты бедно, родственники их посещали нечасто, что вовсе не удивительно, учитывая их душевное состояние.
По ночам в корпусе раздавались шорохи и различные пугающие звуки, типа стонов и скрежета металла. Один медбрат мне рассказывал, что в детском отделении намного страшнее. Даже буйные взрослые не такие кровожадные, как дети. Именно он и посоветовал мне стараться не выходить из палаты ночью и делать свои дела перед сном. Не потому, что пациенты с ножами будут шастать по коридорам, а просто, чтобы лишний раз не пугаться и не вредить шаткому эмоциональному равновесию.
Последнего дня в отделении я ждал как манны небесной, считая минуты до приезда родителей. А когда завидел отца возле входа, то вылетел навстречу, словно не встречал его год. Мама снова расплакалась тогда и долго причитала на тему моей худобы, а затем предложила всей семьей съездить пообедать в каком-нибудь дорогом ресторане, как бывало в детстве, когда мне покупали вкусности за хорошее поведение после похода к врачу.
Мы выбрали ресторан в центре города, но, прежде чем поехать туда, я настоятельно попросил заехать в квартиру, где хотел переодеться во что-то более презентабельное и принять душ в нормальной обстановке. Родители тогда переглянулись, но не стали со мной спорить, видимо, боялись задеть своим отказом за живое.