Курить внаглую посреди двора тоже никто не собирался, поэтому мы забрались в густые кусты малины в палисаднике. Помню, тогда еще там росла вкусная старая груша. Ствол ее был тонким и кривым. Кора отслаивалась, словно от какой-то болезни, и была грубой, как у старика. Там мы и примостились с сигаретами в зубах, с наслаждением втягивая никотиновый дым, казавшийся блаженным на вкус и запах.
— Ну че ты? — кивнул мне Леха. — Как самочувствие?
— Да как обычно, — хмыкнул я, делая очередную затяжку. — Башка только болит и сушняк страшный. Мамка компот сварила утром, так я без палева его хлебаю, нахваливаю, та довольная ходит, улыбается.
Даже смешно сейчас вспоминать, насколько мы тогда были наивные, думая, что плывущий над кустами дымок никто не замечает. А мы считали, что уже взрослые и запрещать нам подобные шалости глупо, и даже спорили с родителями.
— Мне сегодня вообще поспать не дали. Стаса пришлось провожать на вокзал, а потом на картошку загнали.
При упоминании имени его брата внутри меня все перевернулось и так стало больно, что аж дыхание на секунду перехватило. Видимо, я изменился в лице, потому что друг подозрительно сверкнул на меня глазами и заговорщицки огляделся, словно кто-то нас там мог подслушивать.
— Че у вас там было вчера?
— В смысле? — с трудом проговорил я, глядя на парня во все глаза.
— Да ладно, а то я не знаю, куда вы вдвоем ходили, — подмигнул он мне, и сердце сделало кульбит. Леха зажал сигарету зубами, достал из кармана какую-то белую пачку и протянул мне. Это оказались ректальные свечи, от вида которых мне окончательно стало плохо, и сигарета выпала из рук. — Вот, — протянул он мне лекарство. — Это он тебе передал.
— Ты все знаешь? — на грани слышимости спросил я, ощущая, как лицо заливает краска стыда и прошибает холодный пот.
— Не в подробностях, конечно, — пожимает плечами, — он мне просто свечи дал, попросил тебе передать. Тут же сразу все понятно.
И мне стало ясно, как Стас узнал, что я интересуюсь парнями. Он выбрал меня целенаправленно и, кажется, поэтому поехал с нами на эту пьянку, хотя до этого и носа не казал на улицу, сидя в доме брата. Мне некогда было задавать вопросы и думать накануне, проснувшись, организм берег меня от новых потрясений, но теперь реальность обрушилась ушатом холодной воды.
Так все просто оказалось. Друг детства по доброте душевной решил мне оказать услугу и свести с братом, оказавшимся на деле моральным уродом. Неопытный деревенский мальчишка выглядел для него простым и доступным вариантом, к тому же настолько пьяным в нужный момент, что и сил много прилагать не пришлось. Никаких уговоров и ухаживаний, а после, на сто процентов уверен, обошлось и без угрызений совести. Как он там сказал? Бывает и хуже?
Конечно, Леха не мог угадать, что подобное произойдет, да и до сих пор до конца не ведает о случившемся, но тогда мне виделась во всем именно его вина. Его смеющиеся глаза и кривая ухмылка, эти протянутые мне свечи, словно великое одолжение со стороны любимого брата, — все говорило о причастности и осведомленности. И я сорвался. Резко выбросив кулак вперед, разбил ему нос с одного удара. Схватил за грудки и припечатал к старенькой груше так, что он ударился о ее ствол затылком. Дезориентированный и оглушенный моим внезапным нападением, Леха не оказывал сопротивления и смотрел на меня выпучив глаза. В ярости, растеряв остатки здравого смысла, я впился в его горло руками и начал душить, приблизившись настолько к его лицу, что ощутил запах крови, тонкими струйками льющейся из носа.
— Ты знаешь, что он сделал?! — орал я как сумасшедший, начиная бить его головой о ствол. — Знаешь, сука?!
Он хрипел и цеплялся за мои руки, стараясь оторвать от своей шеи, сучил ногами по земле, как я прошедшей ночью, смотрел на меня безумными глазами, но оттолкнуть не мог. Что еще я тогда кричал не помню, как часто это бывает в приступах ярости, действовал чисто рефлекторно, и мне повезло, что поперек груди меня кто-то схватил и оттащил от парня. Это оказался отец, каким-то чудом услышавший потасовку и прибежавший нас разнять. Если бы не он, я бы Леху убил.
Я старался вырваться из цепких рук отца, снова достать до друга детства, свалившегося на землю, хватающегося за горло, и только увидев испуганные глаза матери, которая прижалась к дому, моя ярость пошла на спад. Перед мысленным взором пронеслись все картинки ночных событий, пришло понимание моего поступка и горькая обида на друга и его долбаного братца, так удачно смывшегося из нашего поселка в свой родной город.