Я немедленно отключился. Ньюкантри ещё долго бубнил что-то, делал академические жесты, хмурил брови, выпячивал нижнюю губу, а я украдкой смотрел за окно в гущу сырого придорожного леса, в солнечные берёзы позднего сентября, в поля, заросшие корявым кустарником, ограждённые по линии горизонта плотной стеной тяжких синих туч. Над Ленинградской областью сгущался сумрак, — старый, добрый новосёловский сумрак, тот самый, которому Олег посвятил свой знаменитый журнал. Наш автобус на страшной скорости уходил в этот сумрак, всё глубже погружался в его пучины, плыл в нём, словно подводная лодка или кит, украшенный фосфорическими огнями. Я включил фонарик над головой и принялся читать рукопись, — не сначала, а откуда пришлось.
ГЛАГОЛ ВОСЬМОЙ. УНА ПЛАЧЕТ
Я думал, что Ньюкантри плохо перенесёт долгий автобусный переезд: начнёт капризничать, ворчать, придираться ко всякой мелочи, вопить и хныкать… Ничего подобного. Новосёлов отлично перенёс дорогу. Плохо было только мне: все долгие часы переезда Олежка ни на минуту не закрывал рот. Он вволю выспался в автобусном кресле, показавшемся ему после холодного дачного топчана верхом комфорта, с удовольствием размял ноги на долгой остановке в Тихвине, уплёл без хлеба целого цыплёнка-гриль, воняющего за версту палёной резиной, запил его бутылкой фальшивых Ессентуков, и понял, что жизнь продолжается.
Мне же показалась, что жизнь кончена: после завтрака Ньюкантри включил свой словесный фонтан.
Сначала он подробно поведал мне историю становления «Сумрака», поминутно перебивая себя замечаниями, типа: «Ну, ты, конечно, всё это отлично знаешь, но я напомню, чтобы ты лучше понял мою мысль…» Какую мысль он имел ввиду, я так и не догадался. Рассказа о «Сумраке» хватило с девяти утра до полудня. Затем он переключился на любовную тему, и, мелко хихикая, посвятил меня во все подробности своих кемеровских шашней с тамошней цирковой гипнотизёршей. Я слушал его, краснел и потихоньку поглядывал на расписных дам с заднего сиденья, — дамы, несомненно, всё слышали, но сосредоточенно, с каменными лицами читали «Космополитен», и я предпочёл убедить себя в том, что они не слышат. А Новосёлов разошёлся и к рассказу о Кемерово прибавил развёрнутый обзор своих московских, греческих, английских и испанских похождений. По салону то и дело разносились его звонкие возгласы: «…а она в эдаком, знаешь, платьице!..» — «…и тут я как бы невзначай цапаю…» — «…нет, я, кончено, не извращенец…» — «…да там от них ни спрятаться, ни скрыться!..» — «ну, тупая бабёшка, что с неё взять!..» — «…вот стыдуха-то, ты представляешь?!.»