— Это всё хорошо, Олег, — поморщился Воробьёв, — купе, комфорт и всё такое, — но вообще-то мы решили, что автобусом будет безопаснее. На вокзале наверняка следят, а этот автобусный рейс всего лишь месяц как открыт. О нём ещё никто не знает. И он не от автовокзала отходит, а от памятника Ленину на Московском проспекте, — там точно слежки нет.
— Ух… — покорно вздохнул Ньюкантри. — Ну, конечно… Конспирация и ещё раз конспирация… А может быть так: отъедем от Питера на автобусе, а потом пересядем на поезд?..
— Не дури, Олег! Не до жиру — быть бы живу! Хватай чемоданы и вперёд! Время работает против нас!
Мы сели на женоподобную пироговскую Тойоту и поехали на Московский проспект.
Автобус отходил в пять вечера. Мы с Олегом заняли места где-то над правым задним колесом, и Ньюкантри долго и громко негодовал по такому случаю. Однако, усевшись как следует и оглядев соседей, он тотчас успокоился: за нами сидели две ярко разукрашенные дамы, возраста, если можно так сказать, предбальзаковского; с первого взгляда было ясно, — эти нашенские, стрельцовские, — учительницы, наверное, истории и литературы, а в Питер приезжали на курсы повышения квалификации. Обе рассеянно читали одинаковые номера «Космополитена» и время от времени кратко и едко обсуждали прочитанное, выразительно топорща пальцы и растягивая губы. Нькантри просунул бородатую свою мордочку между спинками кресел и начал соблазнять дам свежим номером «Сумрака». Увидев перед собой рыжую пиратскую бороду и чёрные очки, дамы поначалу опешили, но быстро оправились и завели с Ньюкантри благосклонную беседу, а я отвернулся к окну.
Поистине странным местом с давних пор виделась мне эта площадь у Московского проспекта! Почему-то я никогда не мог запомнить её названия, — хотя, казалось бы, что тут запоминать?.. И это невероятное здание, высящееся за памятником Ленину, — эта цитадель, эта твердыня, этот храм, могучая стена, о которую сокрушаются гнилые восточные ветры, летящие от Онежского озера… Что находилось в этом дворце при советской власти? Райком? Такой огромный? Кажется, и сам Смольный куда меньше его… А что там находится сейчас?.. Кстати, именно в журнале «Сумрак» я вычитал однажды, будто здесь в годы войны ленинградские учёные занимались разработкой некого сверхсекретного оружия — то ли психического, то ли магического действия, — и это самое оружие помогло в конце концов прорвать блокаду… Будто подвалы дома-гиганта намного обширнее самого здания, что из вентиляционных шахт его в тихие ночи доносятся такие жуткие завывания, что редкие прохожие, услышав их, падают в обморок…
О, какой бред!.. Да стояло ли здесь это здание в сороковые годы? Что-то я сомневаюсь… И всё же площадь необычная, площадь, способная навеки прославить такой город, как наш Стрельцов, в Питере же как бы вовсе не существующая, в списки достопримечательностей не внесённая, туристическими шузами не попираемая…
Но этот бронзовый Ленин — этот танцор-виртуоз, исполняющий соло из балета «Апрельские тезисы», широким своим движением задающий площади плавное вращение, так что дома-бастионы срываются с места и скользят лёгкими айсбергами в асфальтовом океане… Эти ряды имперских ёлочек, этот странный сквер с искусственно пригнутыми к земле липами, сквер, в котором никогда не чувствуется дыхание зелени, и все деревья кажутся пластиковыми… Эта вечно ревущая пучина Московского проспекта, могучий поток, пробивающий русло среди серых ампирных плоскогорий сталинской застройки… Всё это несказанно волновало меня, — порою подавляло, порою возвышало… Как злился я, когда на площади забили нелепые фонтаны с музыкой и подсветкой!.. Неряшливые, неуместные, нестройные, крикливые… В первый раз увидев их, я вообразил было, что здесь прорвало водопровод…
Когда мы с Танькой ещё не разошлись, я несколько раз пытался поменять нашу приморскую хрущёвскую нору на апартаменты в одном из бастионов моей любимой площади, — но вотще!.. И Танька меня не поддерживала: говорила, что Московский проспект не пригоден для жизни, — ну, это смотря что считать жизнью!.. В конце концов, я всё-таки поменялся на сталинку, — однако не на Московском, а в Автово, в районе милом, но отнюдь не имперском, — да и с Таней мы к тому времени разбежались.
Не попробовать ли снова?..
Автобус, мучительно пробивая пробку за пробкой, двинул в сторону монумента Победы. Наш пассажирский салон был высоко вознесён над потоком автомобилей, я смотрел сверху вниз, на блестящие спины машин, всем телом ощущал медленно нарастающую скорость, слоновью мощь двигателя, плавное, тяжкое покачивание автобуса-гиганта, и чувствовал, что душа моя рада предстоящему путешествию.