У мамы был шрам от ожога на задней части шеи. Когда Сэм однажды спросила ее об этом, мама сказала, что она получила его еще во младенчестве – до того, как ее удочерили. Но это оказалось неправдой, так ведь?
– Ну давай же, Сэм!
Разочарованный вой вернул ее к действительности.
– Простите, – пролепетала она. Фиона и Рэй уставились на нее. Кровь бросилась ей в лицо. – Я отвлеклась.
– Это же твое драгоценное соло, – заметил Рэй.
– Я знаю! Какая-то я сегодня рассеянная…
– Может, попробуем заменить на гитарное соло? – предложил он.
Сэм обменялась взглядами с Фионой, сидевшей за ударной установкой. Та закатила глаза и выставила свою палочку, словно огромный средний палец, нацеленный на Рэя.
– Может, хватит уже про гитарное соло, Рэй? – сказала она. – В нашей версии после соло на барабанах идет соло на скрипке – в этом-то весь и смысл, согласен? Иначе мы просто еще одна тупоголовая группа, переигрывающая все тот же хит сорокалетней давности.
– Фи, заткнись, никто не спрашивал…
– Не пососешь ли, Рэй? – Фиона умудрилась изобразить своей барабанной палочкой крайне непристойный жест. – Может, просто поиграем?
Сэм ухмыльнулась Фионе, которая подмигнула ей в ответ и пощелкала палочками друг о друга, задавая темп. Раз-два-три…
– Сэр, – с высокомерной холодностью произнесла сидящая за письменным столом женщина. – Ничем не могу вам помочь. Я даже не понимаю, чего вы хотите.
Челюсти Гусеницы крепко сжаты, обе руки в карманах, правая сжимает пистолет. Секретарше, судя по всему, хорошо за пятьдесят – черные с проседью волосы, недовольно поджатые губы. Она могла бы помочь им спасти человеческие жизни одним движением пальца, но предпочла отчитывать его, как будто одного из учеников этой школы.
В окне позади нее ему было видно улицу, на которой они оставили машину. Кабинет располагался на верхнем этаже – его оказалось легко найти, как только один из учеников, которого они расспросили, показал им дорогу.
– Послушайте, говорю же вам… – негромко ответил Гусеница, стараясь держать себя в руках. – Мы отслеживали переписку одной преступной группы, и у нас есть все основания полагать, что они используют именно эту школу…
– Вы из полиции?
– Нет, мэм, мы независимая организация. Нам просто нужно, чтобы вы просмотрели трансляцию с камер наблюдения, и…
– Я сделала это прямо перед тем, как вы вошли. И не заметила ничего необычного.
Она врала? Работала под дурачка? Гусеница подумал о детях, плачущих где-то в этой школе. У него не было времени на всю эту чушь.
– Мы предпочли бы сами судить об этом. Если вы позволите нам взглянуть на изображения с камер, то мы скоро уйдем.
– Если вы хотите увидеть запись с вашим ребенком, вам нужно отправить запрос, и мы свяжемся с вами.
– Может, нам и вправду стоит уйти, – нервно произнесла Альма у него за спиной.
Работала ли секретарша заодно с ними? Или она из тех многих, кем они манипулируют? Как тут разберешь…
– Вы не понимаете – речь идет не о каком-то одном ребенке.
– Тельма, эти люди беспокоят тебя? – послышался низкий хрипловатый голос.
Гусеница оглянулся через плечо. В комнату вошел крупный мужчина в коричневой куртке, с подозрением прищурив глаза. Учитель? Или, может, кто-то из школьной охраны? Гусеница ощутил укол паники. Он тоже работает с ними?
– Нет, мистер Рамирес, все в порядке. Я думаю, они уже уходят.
– Да, – сказала Альма.
– Нет уж! – прорычал Шляпник. – Черта с два! – Он обошел стол, нависнув над секретаршей. – Покажите нам эти долбаные картинки с камер!
Она испуганно глянула на него.
– Мне очень жаль, но…
– Показывай! – взревел Шляпник.
– Эй, а ну-ка убирайтесь, черт бы вас… – заорал Рамирес.
Альма что-то крикнула. Гусеница застыл с широко раскрытыми глазами, крепко сжимая рукоятку пистолета в кармане. Шляпник двигался очень быстро – воздетая рука его мелькнула в воздухе, сильно ударив секретаршу по голове рукояткой пистолета. Она ахнула, падая со стула. Рамирес двинулся вперед, всем телом напирая на Гусеницу. Тот вытащил руки из карманов, чтобы защититься, и в одной из них оказался пистолет.
В комнате вдруг оглушительно громыхнуло, и словно что-то дернуло его за руку. Рамирес потрясенно уставился на него, и Гусеница понял, что его пистолет нацелен тому прямо в грудь. Собрался было сказать что-нибудь вроде «Не двигаться!» или «Замри, пока я не выстрелил!». Но нет, было уже слишком поздно.