— Я просто высказал свое недовольство, а не просил провести анализ кошачьей рвоты.
— Тебе нужно научиться правильно передавать смысл голосом. Интонация у тебя отстойная. Ладно, я пойду приберусь тут. — Она прерывает звонок. Видимо, Милена дословно поняла, когда я ей сказал, что неважно, о чем она говорит.
Я убираю телефон обратно в карман и замечаю взгляды Альдо и Стефано.
— Мы взяли кота. Он проблемный, — заявляю я и поворачиваюсь к двери, как раз когда входят Козимо и Артуро. — Возьмите стул и приведите Томазо. Привяжите его покрепче.
* * *
На все про все уходит пятнадцать минут. Нино приказывает всем встать вдоль стены напротив стула, на котором сидит Томазо, связанный и с кляпом во рту. После того как Артуро кивает, давая понять, что все двенадцать человек, которых мы ждали, здесь, я подхожу к Томазо и поворачиваюсь к группе капо и командиров наших бойцов.
— Томазо решил, что будет неплохо подлизаться к властям и слить информацию о наших поставках наркотиков, — начинаю я, глядя на стоящих вокруг в полном молчании людей.
Я снимаю пиджак, вешаю его на спинку стула, стоящего позади меня, и закатываю рукава рубашки.
— Нино, вынь кляп и открой ему рот. И держи его открытым.
Томазо хнычет и мотает головой вправо-влево, пытаясь, но безуспешно, избежать рук Нино. Как только Нино удается открыть парню рот, я беру со стола плоскогубцы и ножницы и встаю перед стукачом.
— Людям свойственно забывать, поэтому я решил, что сейчас самое время напомнить всем, что мы делаем с доносчиками.
Я не сразу смог поймать плоскогубцами язык Томазо. Когда его захватил, я вытаскиваю язык и садовыми ножницами отрезаю от предательского рта. Кровь брызжет на мою белую рубашку, Томазо кричит. Я поворачиваюсь лицом к группе — каждый мужчина смотрит на вопящего Томазо — и бросаю плоскогубцы вместе со все еще прикрепленным розовым комочком плоти на пол перед ними.
— Я не потерплю предателей. - Обойдя стул и встав позади Томазо, кладу правую руку ему под подбородок, а левую — на макушку. — Запомните это.
С этими словами я силой зажимаю Томазо рот и держу его в таком положении. Стукач бьется, захлебываясь собственной кровью, и я жду, пока он не затихнет, а потом его отпускаю.
Беру со стола тряпку и вытираю руки. Кровь на правой руке сходит легко, но перчатка на левой полностью пропиталась кровью. Я снимаю ее и бросаю на пол, прямо в лужу крови, скопившуюся под мертвецом.
— Вы свободны, — говорю я и накидываю пиджак.
* * *
К моему приходу Милена уже спит. Я прислоняюсь плечом к дверному косяку и просто гляжу на нее, как мне кажется, часами. Будет ли она смотреть на меня по-другому, если узнает, что я совершаю отвратительные поступки, чтобы сохранить организацию? Позволит ли прикасаться к себе руками, которые всего два часа назад были по локоть в крови? Милена в курсе, как обстоят дела в «Коза Ностре», но не хочу рисковать, чтобы она стала этому свидетельницей. Меня должно беспокоить то, что ее мнение так важно. Я не обращаю внимания на то, что люди за моей спиной называют меня монстром, -это в порядке вещей. Но только не она. Я изо всех сил хватаюсь за дверной проем, не обращая внимания на боль, простреливающую левую руку до самой головы. Только не она.
Я чувствую легкое прикосновение к подбородку, затем палец прослеживает линию моей скулы. Вскоре твердые губы находят мои. Я сонно улыбаюсь и поворачиваю голову в сторону тепла, которое ощущаю под боком. Открыв глаза, вижу, что Сальваторе смотрит на меня, лежа в постели.
— Ты разговариваешь во сне, — говорит он.
— Я знаю. — Глажу его по волосам. — Надеюсь, я не разболтала никаких секретов.
— У тебя нет от меня секретов, Милена. — Он проводит пальцем по моей шее, все ниже и ниже. — Я уже говорил тебе, что ты в долгу у меня за все. — Он скользит ладонью между моих ног. — И это касается всех твоих секретов.
Я улыбаюсь, затем ахаю, когда он вводит в меня палец.
— Ты не можешь этого требовать.
— Еще как могу. — Второй палец проникает внутрь. — Ты принадлежишь мне. Телом. Мыслями. — Он прижимает большой палец к клитору и дразнит меня своими виртуозными пальцами. — Твоей улыбкой. И твоими секретами.
— Ты не можешь владеть человеком. — Я хватаюсь за его плечи и насаживаюсь на его руку. То, что он может делать своими пальцами, не поддается никакой логике и здравому смыслу.
— Не владею? — Он вводит пальцы так глубоко, что я стону и хнычу. Потом задевает чувствительную точку, и я кончаю мгновенно и неистово.
Я все еще стараюсь отдышаться, когда он накрывает меня своим телом, вдавливая в кровать.
— Ты весишь центнер, Сальваторе, — ахаю я, а затем стону, когда он сменяет пальцы на твердый член.
— Кто... — он вводит головку, но так медленно, что мне хочется застонать от разочарования, — владеет тобой, cara?
Я встречаю его хищный взгляд, улыбаюсь и переношу руку на его шею. Когда крепче прижимаюсь к нему, Сальваторе издает рык и вводит член до упора, заполняя меня настолько полно, что сознание покидает мое тело. Ощущение такое, будто я лечу.
— Ты, — шепчу я и провожу ладонями по его спине до крепкого зада. — А я владею тобой, Торе?
Он не отвечает сразу, а продолжает входить в меня, пока мои внутренние стенки не сжимаются вокруг его члена, и я снова кончаю от его напористого темпа. Затем целует меня в плечо и шепчет на ухо:
— Боюсь, что да, Милена.
Он прижимается губами к моим губам и, толкнувшись в последний раз, наполняет меня горячей спермой.
* * *
Я приподнимаюсь на постели и наблюдаю за Сальваторе, который подходит к шкафу на другой стороне комнаты, достает оттуда рубашку и надевает ее. У него на спине четыре шрама от пулевых ранений. Один около плеча, два с левой стороны и еще в нескольких дюймах справа от позвоночника. Если учесть ногу и царапину на правом бицепсе, то всего их шесть.
— Где другие? — спрашиваю я.
— Что?
— Огнестрельные ранения.
Он поворачивается и возится с пуговицами на рубашке.
— Правое бедро и левая нога.
— Елки-палки, Сальваторе. Когда ты успел получить столько огнестрельных ран? — Я встаю с кровати и принимаюсь застегивать пуговицы на его рубашке.
— То, что на плече, произошло несколько лет назад. А ранение в бедро — в прошлом году. — Он говорит это так, будто перечисляет список продуктов. — На левой ноге и три на спине схлопотал во время одного и того же инцидента. Семь лет назад.
Я замираю на средней пуговице. Три пули в спину — это не обычная перестрелка. Это была казнь.
— Кто это сделал?
— Старый дон отдал приказ, — говорит он. — Но исполнил его один из капо.
— Почему?
— Предыдущая верхушка стала жадной. Они решили оставить львиную долю денег себе.
Безумие какое-то. Я же не могла неправильно понять.
— Они воровали у семьи?
У семей «Коза Ностра» очень строгий порядок работы, основанный прежде всего на доверии. Доны и капо отвечают за организацию бизнеса, но они имеют право только на часть прибыли. Оставшиеся деньги распределяются между всеми остальными членами, вплоть до рядовых бойцов. Размер доли зависит от положения человека в организации, но дон и капо никогда не берут более сорока процентов от общего дохода. Я не знаю, сколько человек в нью-йоркской семье, но в Чикаго их было не меньше сотни.