Начал говорить Томас почти спокойно и отстранённо, а закончил в каком-то холодном исступлении и даже слегка задыхаясь. Впрочем, он тут же замолчал, потом опять повернулся – лицо его было бледно и мокро от слёз. Капитан, не отрываясь, смотрел на Томаса: тот стоял, весь дрожа, потом лицо его стало подёргиваться, и он опять отвернулся.
– Я иногда думаю, что я просто бездарность, – едва слышно прошептал Томас. – Я так устал от всего этого… Жить дальше не хочется... Хочется лечь и умереть.
Всё время, пока он говорил, озноб волнами проходил у капитана по спине. Его даже в жар бросило от этого горячечного, бессвязного шёпота.
– Ты не бездарность, – резко сказал он, встал и подошёл к Томасу. – Просто ты не из тех людей, которым в жизни даётся всё само.
Капитан развернул Томаса к себе, пронзительно, испытующе посмотрел ему в глаза, полные слёз, и сказал:
– Ты замечал?.. Есть люди, которые лежат себе на диване, а к ним приходят и предлагают им деньги? Причём им даже вставать не надо – а надо просто взять эти деньги. А мы с тобой не из таковских… Мы бьёмся за каждую монету, причём бьёмся отчаянно, со всем пылом! Конечно, сил и пыла остаётся всё меньше… Тут главное, чтобы не пропала вера в себя. Понимаешь?
Капитан крепко сжал плечи Томаса своими цепкими руками, только что не тряхнув его в подтверждение своих слов и резко сказал:
– И не смей себе говорить, что ты бездарность! Просто ты живёшь в такое время, когда простым людям твоя мебель не по карману… А богачи про тебя не знают. Но подожди! Мы с тобой что-нибудь придумаем!
В горле капитана что-то болезненно сжалось. Он запнулся, откашлялся и, уже отпуская Томаса, громко и азартно воскликнул:
– Но ты посмотри, что я привёз тебе из Китая!
И он бросился к дверям за своим свёртком и, присев перед ним на корточки, стал его распаковывать из парусины. Томас медленно подошёл ближе. В свёртке оказался совсем простой стул, который капитан поставил посреди мастерской. Потом напротив стула он усадил Томаса.
– Это хорошо, что ты ещё не обедал, – сказал капитан. – Смотри вот сюда, на спинку стула, на это украшение из перламутра.
Тут капитан вынул из кармана жюстокора что-то, завёрнутое в золотой шёлк с узорной каймой, и добавил таинственно и тихо, замирающим голосом:
– Но только смотри пристально…
В золотом шёлке был завернут небольшой футляр красного дерева. Капитан бережно открыл его, достал коричневую палочку, зажёг её от свечи и положил на сдёрнутое со стола пустое блюдце, которое он пристроил точно посередине сидения стула. По комнате пополз душный приторный дым. Томас пристально, как ему было сказано, стал смотреть на мастерски сделанную пейзажную вставку на спинке стула: луна из перламутра, полуголые осенние ивы вокруг какого-то водоёма... Через несколько минут глаза у него закрылись. Он какое-то время сидел неподвижно, а потом вдруг произнёс в тишине, так и не открывая глаз:
– Она поёт о луне... И колокольчики... Так нежно звенят...
Томас открыл глаза: зрачки его зияли двумя чёрными вопросительными знаками. Капитан заговорил осторожно, тихо, словно о чём-то своём, очень личном, и безмерная тоска разлилась вдруг в его голосе:
– Она поёт о том, что её любовь сильна и прекрасна, как свет осенней луны, которая освещает замёрзший пруд… И что ей хочется бежать к любимому по льду на тот берег… Но она боится испугать любимого, ведь его любовь к ней хрупка, как этот первый лёд... Это очень старинные стихи.
– Я так и слышал, – прошептал Томас. – Что это сейчас было?
Капитан задумался и стал тереть лицо рукой.
– Это, брат? – сказал он со вздохом. – Да я и сам не знаю! Похоже, что лама, который дал мне это, тоже не знает… По крайней мере, он ничего мне так и не объяснил толком, только напустил туману.
Капитан подошёл к китайскому стулу и сказал:
– Подожди, Том, я погашу палочку. Потом послушаешь ещё без меня. Вот сюда положишь, зажжёшь и послушаешь.