жить в невинности этакой, теряться
от тычков и от хохота народа;
ну а тут холмик свой да крестик жалкий –
хоть такой ответ хамской их эпохе.
14. 1989 – 2011
Вон недавняя жертва: собирали
по частям тело бито-перебито
у наездницы – всмятку с мотоцикла
на Кутузовском, ночью, спьяну, сдуру.
Сколько зла в ней осталось, сколько резвой
прыти, жара – и всё в могилу клали!
Оттого и цветы любые вянут,
камень голый стоит – и треснул камень.
Недожитая жизнь томит, тревожит.
15
Собеседницы вы мои, подруги,
собутыльницы, когда, если надо;
малый круг разговоров повторяем,
по тропинкам заметанным гуляем,
то листву, а то снег мнем. Жалость ваша
возвышает меня и охраняет,
без нее что такого мне поделать?
Только книги, но в них не вся ведь правда,
и живое общенье нужно сердцу.
16
Скоро месяц ноябрь туч понагонит,
да и так уже слякотно и трудно
там, где камня нет, твердого асфальта,
проходить – я по щиколотку вязну,
и все реже у мертвых визитеры.
Так и лучше: пусть меньше мне доходов,
а важнее всего покой и воля.
Пью чуть больше, погода позволяет.
17
Привезли под ворота, дверь открыли
внедорожника черного, спихнули
груз вдвоем, матернулись (было слышно),
дальше волоком – и стучат лопаты,
и дыханье нечистое со свистом
из прокуренных легких вырывалось.
Развернули куль, бухнулось на землю
тело женское. Головой о камень
и костями о землю – звук раздался.
18
Кто ты, бедная, что за преступленье
совершилось сегодня над тобою:
месть? разбой? Вряд ли… Кто он, твой насильник?
Он из этих ли двух? А может, оба.
Похоть ты им внушала – отвращенье
вызываешь теперь, все твое тело…
Зарывают – торопятся, с оглядкой,
а не как нужно с мертвой обращаться.
Завтра пусть Питирим что пропоет тут,
чтобы не как собаку – по-людски чтоб…
19
Ночью темной, осеннею чуть сам я
этим мрачным рабочим не попался,
а то можно ведь прикопать обоих –
уже мертвую и еще живого.
Кто тут будет искать – труп среди трупов!
20
Слава богу, не хрустнул костью, веткой,
не попался в луч фонаря ручного –
на четвертой аллее завтра буду
понятым, – закопали, вещи взяли,
инструменты закинули в машину,
зашуршали опавшею листвою.
21
Я бегом, я трусцой к себе в сторожку,
будто дряхлая дверь чему поможет,
обороне какой от этих сильных.
Но уехали. Сам я это видел…
Надо выпить, скорее надо выпить.
23
Аз со страху лиях на стол и книги,
аз дрожащей рукою протирает
стол; вино ходит, плещется в стакане;
я глотком одним – чуть не захлебнулся,
я б второй – только слышу тихий скрежет
по стеклу. Не они ли? Только девка –
под дождем, сук-ка, мается, и темным
с нее глина потоком, мать-земля, вниз.
24
Я с ума…
Как живая, дверь на петлях
дрожит мелко, того гляди поддастся,
в щели холод и свет, блядь, синеватый;
я крещусь, по себе не попадая.
25
Я открыл. А чего? А вдруг те двое
тоже что-то увидели, вернулись,
ходят, ищут ее? А я боялся
всегда больше живых, чем всяких мертвых.
Мне не надо так привлекать вниманье.
Я открыл. И вошла. Я дал ей выпить.
Наследила-то как холодной грязью,
от дыханья такая пакость, затхлость!
26
Заперхалась слегка: от Питирима
завсегда пойло трудно непривычным,
уж такие особенности вкуса
у донаторов, кто ему приносит,
у серьезных людей по части выпить,
непитейный не признающих градус.
Разве женщина может без запинки?
Значит, тело тут пьет, не призрак некий.
27
Отдышалась – ну нет, до бестелесной
далеко тени, стати все как надо.
"Что в простынке гуляешь, простываешь?" –
говорю, будто сам ее не видел
под дождем да подложенной в могилу, –
пусть считает меня за простофилю,
пусть допьет и идет себе, как хочет.
Провожать я не стану до калитки
и не дам ей накинуть из одежды
чего теплого, чтобы не узнали,
с кем была, где пила, чем наряжалась…
28
Посмотрела презрительно – как будто
полыхнули глаза чуть синим цветом.
Чур меня! Может, правда, с того света
заявилась смущать меня и мучить –
то ли душу губить, то ли жрать тело.
Посмотрела – как бы ножом по сердцу
провела. Неуютно быть с ней рядом.