Глава 33. Ведь бьемся же не за вист на пиках? За Родину бьемся!
Улицы, опустевшие при появлении «Генерала Довбора», постепенно оживились. То тут, то там, появлялись любопытные, заговаривающие с солдатами угрюмого хорунжего.
Оборванные дети шныряли между рыночных прилавков. Это осторожные обитатели Веселой Горы выслали разведчиков. Все было тихо, польские жолнежи беспечно покуривали на постах, любопытно рассматривая Город. Вскоре на рынке появились торговцы. Даже пан Шмуля, до этого момента подозрительно разглядывавший прибывших, откинул ставни на окнах и открыл заведение.
— Сегодня будет ахнасот гдолот, малебн, — сообщил он тихой супруге, — большая выручка — удача в это странное время. Поляки много пьют.
Чем должны были расплачиваться нищие солдаты бравого Тур-Ходецкого, наивный оптимист Мордыхай Шмуля, правда не придумал. Почесав затылок, он полез в свои неистощимые закрома, рассудив, что проблемы надо решать по очередности их поступления.
За ломберным столом на станции градоначальника поджидал командир бронепоезда.
— Умеете в три листика, пан бурмиш? — сходу осведомился Тур-Ходецкий. Несмотря на грызшие пана голову подозрения, вопросов о дровах так и не возникло. Возможно, потому что командированные члены экипажа уже разбирали два недостроенных сарая из шпал, стоявших около железнодорожной станции. Между ними метался потерявший от горя голову польский патриот Коломиец.
— Цо робишь, злочинця? Цо ти робишь?! — он дергал работавших за рукава шинелей. Трещало дерево, с гулким стуком падали шпалы. Их волокли к импровизированным козлам, за которыми визжала пила. Сараи постепенно превращались в дрова. От толстого путейца отмахивались. Тот попытался было сунуться к командиру бронепоезда, тряс руками, на глазах его кипели слезы обиды. Но сиятельный ротмистр лишь меланхолично осведомился, умеет ли пан путеец играть в три листика.
— Не умею! — взревел обиженный инженер. — Вы вже спрашивали!
— Ну, так поди в дупу, — вновь посоветовал собеседник и царственным жестом приказал увести возмутителя спокойствия. Обиженный путеец еще долго кричал из-за спин солдат, что будет жаловаться на самоуправство. На что ротмистр пожал плечами, занятый срочным разговором с вынырнувшим из-под броневагона железнодорожным инспектором «Генерала Довбора». Утомлявшим кавалериста техническими подробностями.
— Первая тележка греется недопустимо, пан командир. На последнем перегоне температура поднималась до ста тридцати градусов. По порядку, надо разобрать, ставить домкрат и перебрать. — Особенностью речи инспектора было своеобразное раздражающее поплевывание, вследствие чего собеседник оказывался покрыт слюной заместителя Тур-Ходецкого с головы до ног.
— Сколько времени нужно для этого вашего домкрата? — ротмистр немного отодвинулся от летящей слюны.
— Дня четыре, может меньше, — выдохнул техник. — Необходимо вытянуть состав на стрелку. Там мы можем расцепить броневагоны, подставить домкрат и….
— Ну, так делайте, делайте, миляга! — одобрил пан Станислав, — без этого вашего домкрата, воевать нам будет не с руки, я правильно понимаю? Ставьте ваш домкрат быстрее, в бою все пригодится. Ведь бьемся же не за вист на пиках! За Родину бьемся! Без этих тележек, нам теперь никуда. Бегите, бегите, друг мой. Перебирайте их и что-то там. Берите стрелки! Понижайте температуры, хотя бы до двадцати одного. Я в вас верю, как Иона в кита.
Инспектор попытался было вернуть его внимание, высказав мысль, что кроме домкрата, стоит обеспокоиться падающим в котле давлением.
— Да-да! Давление! Бегите к нему скорей, — воскликнул сиятельный конник и, развернув заместителя, придал ему ускорение, толкнув в спину. Огорченный инженер «Генерала Довбора» полетел сквозь толпу членов экипажа, догоняя собственную слюну, летевшую изо рта.
— Парораспределительный механизм! — крикнул он в отчаянии. — Выщелачивание котла! Пан командир…
Но ротмистр уже продолжил разговор с градоначальником, еще раз поинтересовавшись, умеет ли тот играть в карты. Пан Кулонский в три листика умел и за это был тут же приглашен в командирский отсек броневика.
— По партейке сейчас сообразим, — заявил довольный пан Станислав, потирая руки.
Когда они входили, ротмистр заботливо придерживал пана бурмиша за локоток, что было знаком особого внимания. По мнению командира бронепоезда человек умевший играть в три листика заслуживал особого уважения. Внутри броневика царил арктический холод. Причем, холод настолько сильный, что всякого входившего тут же пробирало до самых костей. Несмотря на это, воздух был далеко не свеж, было странно душно и несло отхожими местами. Вечный запах казармы, тот самый интернациональный запах, по которому каждый носивший сапоги или ботинки не по размеру, опознает товарища. Грубый мужской, на грани вони, такой вот запах, шибающий в нос с порога там, где находится хоть один человек в шинели. Он приносит этот запах с собой и никогда с ним не расстается. И самое странное, что ни один из предметов, что обычно случаются в казармах, по отдельности ей не пахнет, но вместе они создают тот самый дух, который узнаешь, даже через много лет. Тошнотворней его может быть только запах госпиталей. От тех разит эфиром, смертью и муками.