Ягодами он гордился. Год за годом урожай только рос и, если бы не война, стал бы просто громадным. В разы больше. Рачительный садовод уже подумывал о постройке небольшого консервного завода.
— Ничего не глупости, пан добродий, — ответил музыкант и сунул ложку в обмотку. — А высоконаучный, по нынешним временам, факт. Даже доказанный всеми опытами и экспериментами. Скоро немцы таблетки из угля придумают особые. Низачем твоя ягода не нужна будет. Ту таблеточку проглотил и день ходишь сытый. Хочешь, кашу тебе с угля сделают, а хочешь сало. Только в секрете сейчас наука эта.
— Брешешь, — пулеметчик поерзал, усаживаясь удобнее. — Не может такого быть, даже с наукой. У нас в Чарноцине один ученый жил, как-то по-научному назывался — йод или йоб. Так все хотел доказать, что человек может питаться солнцем. Каждое утро как иду в сад на работу со своими сидел на солнышке — питался, значит. А потом помер, потому что у нас задождило и солнца не видать стало. Вот она — твоя наука.
— Да лопни мой глаз, если вру. Скоро вообще: ни вишню, ни малину, даже мясо и то никто есть не будет. Солдату на месяц таблеток пригоршню выдадут по циркуляру, вот и весь паек. Тут тебе удобство: и кухонь не надо, и отхожие места не нужны. А если гражданский, то сходил на рынок и купил себе таблетку. Сейчас вот почему война?
— Как почему? Москали лезут, хотят свою власть в Варшаве. Так пан Юзеф против, говорят, вот и война тебе, — «Генерал Довбор» сонно постукивал на стыках рельс. Первый броневагон покачивало.
— Сейчас война, братец, за уголь. Потому что уголь — это и сало, и каша. Без угля скоро жизнь не жизнь будет.
Прикинув перспективы, Вавжиняк затосковал, разглядывая произведение санитара Пшибыла, бесстыдно прилипшее к стенкам котелка. В желтоватом электрическом свете вагона санитарский деликатес казался еще мерзее. Сад, который пан садовод держал с женой, на поверку казался сущей ерундой. И все сладкие мысли о том, как они развернуться после войны, перечеркивала зловредная пошлая наука. Малинный плантатор погладил усы и с отвращением отставил посуду.
— Да какой с того угля вкус будет? — занял он последний рубеж. — Варенье какое с того угля?
— Обожди еще, братец, ученые ще не то изобретут. Поверить тут, конечно, не просто. Наука — дело совсем темное. Тут даже не думать надо, а надеяться, братец. Как вот в Дембице жил один пан. Так представь! Дрессировал блох! И никто ему не верил. Ну что такое блоха?
— Вредность. — утвердил собеседник пана Штычки и прислонился к стылому железу, стирая многодневный налет изморози. Вагон сильно качало, путь впереди оказался чистым и бронепоезд набрал ход.
— Вот и ему так говорили: оставь ты, Веслав, эту ерунду. На кой тебе те блохи? А он зубы стиснул и знай себе их дрессирует. Никто не верил, лопни мой глаз. А он выдрессировал. Так у него их целое государство было, и царь был и министры, представляешь? Поля сеяли, кабаки строили. Даже прачки были, постираться. Правда, кончилось все плохо.
— Чего это? — спросил заинтересованный собеседник.
— Да у него проворовались все. И затеяли воевать. Под ту войну того пана и съели, — Отставной пехотинец взял паузу и веско закончил. — Зачесался тот пан насмерть. Вот тебе и наука какая. Опасное это дело. Но прибыльное.
Пораженный собеседник глупо смотрел на Леонарда. Смерть дрессировщика ему казалась невероятной, но возражать что-либо он осторожничал. Мало ли какие еще козыри имелись у лупоглазого пехотинца? Науку пан Вавжиняк всегда уважал и побаивался. И даже одно время выписывал столичный журнал «Дивный сад», который, как обещалось: «Позволит вам сделать из дикого, страшного места — сад, полный щебетанья птиц. Великолепное место для отдохновения и раздумий». Малинные заросли, считавшиеся среди поденщиков местом проклятым, от этого лучше не стали. Зато при входе в это безбрежное и колючее место появились две белые лавочки, садиться на которые Вавжиняк всем запрещал.
«Генерал Довбор» скрипел и звякал железом о железо. Летели в свет прожекторов крупицы снега. Давно не использованные пути стлались под многотонным броневиком. И темные полустанки настороженно смотрели провалами окон. В подвесных койках болтались спящие, ежившиеся под гуляющим по вагону холодным ветром. В полутьме был слышен стон их желудков. Тихо пели рельсы, провожая двести душ, запертых в металле, на войну. В командном отсеке боролись на руках пан Станислав с Дюбреном. Ротмистр жульничал, помогая себе левой. Смотревший на них отец Крысик шептал молитвы и перебирал четки из финиковых косточек. Пар свистел в худых магистралях. Оглядев потолок в потеках изморози Леонард почесал голову, а потом залез в свою койку и скоро задремал.