— Чем? — обреченно поинтересовался пан Станислав и выпил.
— Забрали его сыскные, лопни мой глаз. Та книжка, что сироты переписывали, оказалась вредной пропагандой. Вроде даже как манифест это был. Его заарестовали и в тюрьму посадили, за агитацию.
Заглянув в светлые глаза отставного пехотинца, ротмистр не нашелся что ответить, потому глупо поинтересовался знает ли Леонард «Вспомни мамины колени».
— Никак нет, пан командир!
— Жест зле. Скверно.
Пока они разговаривали. Бывший поездной повар принялся писать. Он помуслил химический карандаш, наморщил лоб и зашевелили губами, проговаривая каждое слово про себя:
«Дорогая Христина! Если ты получишь это письмо, знай, что с войны я не вернулся. А погиб как герой на защите Родины. Как только ты это прочитаешь, дуй к Лешеку в Отвоцек и набери у него в амбаре тараканов, сколько сможешь…»
Прервавшись на этом моменте, огромный санитар нахмурился, размышляя как сообщить жене самое главное. Поджал синие от карандаша губы, затем бросил косой взгляд заплывшим глазом на молчавших провожающих и дописал:
«Я тебе потом все объясню. Целую тебя, Христина. Твой Миколай».
Довольный своей хитростью он аккуратно сложил листик в конверт и поднялся.
— Готов? — спросил, наблюдавший за ним хорунжий. В ответ санитар шмыгнул носом и мрачно кивнул.
Будущим мученикам во славу Католической церкви и Отчизны вручили по дрянной винтовке Лебеля, Пшибылу к тому же совершенно негодную, с погнутым стволом и отправили на совершение подвига.
Наблюдая движение двух темных фигурок к поросшей кустарником лощине, его благородие ротмистр Тур-Ходецкий произнес:
— Надхожа орли Ржечи Полполитовой!
Спотыкающиеся о кротовины коварно лежавшие под девственным снегом польские орлы тихо ругались. Идти было страшно неудобно. К тому же у Пшибыла от страха начались нелады с желудком и он пустил гулко раскатившегося по зимнему лесу бобра.
Глава 41. Его Сиятельство, бывший аптекарь из Шулявского района
Минут через двадцать они, чертыхаясь, добрались до поросшей кустарником лощины, которая должна была незаметно вывести к неприятелю. Здесь отважные разведчики остановились, потому что у Пшибыла случился очередной приступ желудочных колик и он, вручив бесполезную винтовку товарищу убежал в кусты.
Беспечно прислонив оружие к дереву, пан Штычка присел под ним на корточки. Зима слепо смотрела на него. Лежащий в лощине снег не был тронут. Никем: ни человеком, ни зверем, ни птицами.
— Знаешь, что я сейчас думаю, пан кухарь? — крикнул в бурелом музыкант.
— Цо? — глухо ответил невидимый санитар.
— Думаю, что славно мы с тобой повоюем. Отдадим живот за Отчизну, лопни мой глаз.
Пока Пшибыл матерно высказывал мысли о священных жертвах в общем, и войне, в частности, Леонард продолжил:
— Все оно так и есть братец. Только выхода у нас нет, только умереть и никак! Нет выхода! — помолчав флейтист добавил, — и патронов нету. Патроны то нам не дали!
— Курва мац! — отреагировал его товарищ. — Как это не дали? Я на такое несогласный.
— А это никогда не спрашивали, согласный ты или несогласный. Одно только — жесли назад повернемся, кранты нам, братец. Сам его сиятельство по дыре в голове устроит. Скажет — струсили, герои. Нате вам с револьвера.
— Прям так и сделает? — недоверчиво отозвался санитар.
— Да едят меня муравьи, если не так.
В кустах затихли, переваривая известия. Выходило совсем плохо: вернуться назад было невозможно. Убежать тоже — где они находятся, никто не знал. Бродить по лесу неизвестно где, верная смерть от холода. И вперед идти было опасно — мало ли что ожидало их там? Ни назад, ни вперед. Что еще может ожидать человека на войне? Только неприятности. И смерть, которая истрепанным душам, казалась самой легкой из них. Ведь когда ты к этому готов — умереть легче легкого. Та тонкая ниточка, что крепила душу солдата к телу, уже и так была надорвана мобилизацией, осталось только дождаться косой, пристально смотрящей исподлобья. По большому счету это и была награда, сладкая награда за муки, после которой было ничего. Простое ничего — без мыслей, надежд и будущего. Без поисков правды, сомнений, голода, жажды, холода — всего этого тяжелого груза, который нес каждый солдат, и от которого можно было сойти с ума.