— Каков стиль! «..в огонь лились потоки слез». Это как тонко надо чувствовать!
— А жар только рос и рос, — подобострастно заметил бесхребетный пан Антоний. — Сильная вещица, Ядичка. У нас вот когда склады горели, так все слезами умывались. Помнишь в четырнадцатом, москательный склад в Городе сгорел, аккурат перед ревизией? — припомнив тот пожар, городской голова немного повеселел.
Горело хорошо. Заходились в пламени трескающиеся стропила, стрелял каленый сланец покрывающий кровлю. А вокруг, уворачиваясь от жарких искр, суетились люди. Обедню в тот раз чуть не испортил Вейка, исполняющий обязанности сторожа. Вызванный комиссией на доклад, собиратель конских яблок, не колеблясь, сообщил: все сгорело, пан председатель, уж пылало, то пылало! Ушербу на многие тыщи! А пострадали то все, и пан Кулонский тоже пострадал.
Далее дурачок выложил, что за день до пожара городской голова припер на склад собственное имущество: две подводы соломы и гору промасленной пакли. Подозрительный председатель проел плешь пану Антонию, выясняя, откуда на городском складе, взялись все эти солома и ветошь, но, к счастью все повернулось как нельзя более удачно. К вечеру того же дня, утомленный водкой чиновник был замечен на вокзале Города в компании пана Штычки, Мордыхая Шмули и путейца Коломыйца. Все четверо были наряжены в жилеты и лихо отплясывали Тцадик катамар, встречая литерный из Петербурга. К несчастью для председателя в мягком вагоне пахнувшего духами состава путешествовал депутат радикал, впоследствии написавший разгромную статью в губернской газете, ярко озаглавленную: «Доколе!», имевшую громкий подзаголовок: «Распоясавшиеся евреи учинили погромы в Городе». На фотографии сопровождающей манифест были отчетливо видны скрученные из носового платка фальшивые пейсы председателя комиссии и настоящие — пана Шмули.
Шуму в тот год было много, особенно после того, как к немалому удовлетворению казначея пана Дуниковского и самого городского головы, весь металлический лист, приготовленный для кровли городской больницы, поели мыши. Уж тем более, великой удачей была начавшаяся незамедлительно война. Литерный из Петербурга еще ходил пару месяцев, но на перроне не было пляшущих погромщиков, а вскоре и сами мягкие вагоны сменились унылыми теплушками. А потом все запуталось и утонуло в неопределенности и бедах.
— Прелестно, Ядичка, — похвалил пан Кулонский, уловив паузу в бормотании жены, все еще листавшей снулую тетрадь. Пан Вуху, для разнообразия, летавший вокруг керосиновой лампы, сделал ручкой и отбыл, напоследок издевательски пожелав: «Желаю здравствовать, Антоний. До новых встреч… мгеге».
— Тебе правда понравилось, Тоничек?
— Очень. — покривил душой пан распорядитель и скомкано предложил, — пойдем спать, Ядичка? Завтра храм начинать. Работы много теперь у нас. Золотой век чай без забот не наступит.
Ночь заглядывала в окна, расталкивая суету декабрьских чудовищ, а пан Кулонский, лежа близ посапывающей жены, рассматривал тени бродящие по потолку и тосковал. И было ему настолько грустно и обидно за все про все, что перевернувшись на бок, он даже пару раз по-бабьи всхлипнул. Легче от этого не стало. Тьма, кутающая Город сгустилась над ним и градоначальник, наконец, уснул.
Глава 5. Ес ист ниманд да, Макс!
— Двери-то, двери ломать будем, пан распорядитель? — стройка кипела третий день. Табличка, со строгим обозначением «Участок» была перевернута и, на оборотной стороне ее белой краской намалевано новое название: «Храм Свободы» Причем сама надпись на маленький кусок металла не влезла, в силу чего буква Ы, залихватским росчерком гнездилась на штукатурке рядом. Пол в строении был вскрыт, а доски дружно растащены жителями по домам. Единственным нетронутым местом оставался небольшой кусок, над которым возвышался несгораемый шкаф покойного десятника Вуху: большое и неподъемное сооружение, судьбу которого еще надо было решить.
— Двери будем ломать, пан распорядитель? — повторил торговец сеном Мурзенко, заглядывая в чистые глаза согражданина Кулонского. В возведении нового, светлого дома участвовали все, за исключением доктора Смелы, заявившего делегатам через дверь, что он идет собирать камни.
— Да ну их, холодно буде, — возразил за молчавшего градоначальника путеец, орудовавший ломом. — Или как, согражданин распорядитель?
— Будет. — подтвердил Антоний Кулонский и мучительно подумал о двух мерах муки, сэкономленных на покраске. Предательские надписи «Полицейский архив» и «Надзиратель сыска», выгоревшие за многие года на темной дереве, будили мрачные размышления. — Картона надобно бы раздобыть, сограждане трудящиеся. Или бумажки, какой. Заклеить.