Отставной пехотинец еще даже не понял, каково это — умирать? Идти-идти, что-то себе думать и вдруг неожиданно умереть. Прямо здесь, в заваленном снегом лесу, где-то непонятно где. Наверное, чтобы умереть, нужно быть виноватым, решил он. Ну, хотя бы в чем-то немножечко быть виноватым. Поискав в памяти свои прегрешения, он ничего и не нашел. Совсем ничего, никакой малости, которая заслуживала бы смерти. Да и нужна была эта мелочь — вина? Скучный декабрь всегда и все расставлял по местам. Виноват ты был или нет. Пули рвали тела, не разбирая твоих провинностей. Ударник накалывает капсуль, порох вспыхивает, гулко стучит выстрел. Разносится в холодном воздухе. Последний звук, перед тем как ты насовсем утонешь в белом звенящем пламени.
Так он сидел и мучительно думал, пока его требовательно не окликнули.
— Обзовись, падлюка! — грохнула винтовка, и пуля выбила светлую щепу из соседнего ствола. — Зараз стрельну, уже не пожалею.
— Штычка Леонард, седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса, — крикнул он в ответ, не желая умирать безымянным. — И Пшибыл Миколай, санитар из Беднарца. Тут мы, лопни мой глаз!
— Штычка? С Городу, не?
— С Городу, — подтвердил отставной флейтист. — С Мочаловой улицы. С зеленым забором что. Только зараз забор уже не зеленый пан, давно не красил, с четырнадцатого года в окопах грязи принимаю.
— А пана Шмулю знаешь?
— А то! — подтвердил Леонард, задумчиво рассматривая тонкое жало штыка своей винтовки, — только видел. Еще пьяный с его бимберу.
— Хлопцы, — крикнул невидимый знакомый флейтиста, — То Штычка с Городу, музыкант! Не стреляйте. Зараз раберемся.
Повисла минутная пауза, тишина на мгновение влилась в переговоры противников. Так всегда было на войне, та замирала в замешательстве, перед тем как больно ударить. С той стороны послышались тихие споры. Собеседник отставного флейтиста стоял на позиции, что спочатку трэба разобратися, остальные желали сначала стрелять, а уж потом выяснять, кто и откуда прибыл.
— Кидай сброю, та выходь, стриляты не будемо, — наконец предложил противник.
— На кой чорт мене тоби вирыты? — откликнулся музыкант. — Може ты брешешь?
— Да вот те хрест, — заявил противник, — я ж с Веселой Горы, Петро Горбатко, розумиешь?
— Панаса сын? — уточнил Леонард и перехватил винтовку удобней.
— Так, — ответил собеседник.
— Кривого Панаса або того, который на Усекновение главы в нужник провалылся?
— Та кривого же! Коло колодязя била хата.
— Цо, батьки твои живы ще? Хозяйство е? — поинтересовался Леонард, — то смотрю по сегодняшним временам, без хозяйства зовсим туго приходится.
— А то! — заверил противник. — Тилькы козу купылы. Опять же курочки в них.
— А дид твой как?
— Досить вже! — хрипло взмолился кто-то невидимый, — Так усих батьков переберетэ!
— Так я- то причем, жесли у Петро родня большая? — начал оправдываться пан Штычка, — на войне не каждый день земелю встретишь, так ведь?
— Так, — хмуро подтвердил противник. — Або досить, вже. Холодно. Давайте вже стреляти. Та до дому возвернемся.
— Да чекай ты! — перебил его земляк отставного флейтиста, — Штычка! Тут цо робишь?
— Вывьядывачу, — ответил Леонард, — Разведка с польского потягу мы, натимчас як стжлелам! Там у пана ротмистра две пушки, едят меня муравьи! Кааак дадут!
— Разведчики? Тю, скаженый, так мы ж союзники! До вас идемо, у Варшаву. Перший сичевой курень мгновенной смерти, розумиешь? Чо ты, дурне, ранийше мовчав?
— А ты запытывал? — пан Штычка с облегчением вздохнул и опустил винтовку. Встреча так и не стала настоящим боем, в котором у них с Пшибылом было ровно никаких шансов. Стрелять никто не собирался, а это значило, что можно пожить еще. Не умереть прямо здесь, всеми забытым. Это радовало, потому что человек на войне всегда живет настоящим и никогда будущим. Потому как настоящее всегда радует, если ты жив и здоров, а будущее пугает, несмотря на тишину и покой. Что там было, в будущем, не знал никто.
Услыхав, что вокруг вовсе не противник огромный санитар, до этого момента лежавший неподвижно зашевелился и издал слабый стон.
— Курить есть, братцы? — глухо поинтересовался он на всякий случай. Хитрый Пшибыл опасался за кисет, который лежал у него в кармане.
— Нет, — ответил кто-то и кухарь понял, что попал к своим.