Пан Адамичек изумленно ответил, что в околотке ни разу не был. Наоборот, с паном полицмейстером всегда вел дела и тот был очень приличным человеком. То, что пан полицмейстер при этом закрывал глаза на торговлю водкой, аптекарь тактично умолчал. Шулявка жила по своим законам. По которым учащимся кадетского корпуса и рабочим близлежащего завода Гретера и Криванека строго запрещалось посещать питейные заведения. За чем внимательно следили дворники и околоточные.
— А вот если были, Ваше Сиятельство, то вам бы сыскные по роже дали раза, как пить дать. Они там особо не разбираются, правый ты или не правый. Тут и невинный может пострадать, лопни мой глаз. Мне покойный пан Вуху всегда говорил, что если жандармский дал тебе раза, то это для профилактики. А вовсе не из вины. А кулаки у него были огого, Ваше Превосходительство! Бывало, к носу поднесет, через это царство Божие видно. С серафимами всякими.
Почувствовав приближение головной боли, фельдмаршал поморщился.
«Господи Иисусе, помилуй мя грешного, что он несет», — подумал он. — «С какими серафимами»?
По большому счету пана Адамичека никогда никто не бил. Ни по роже, ни по другой части тела. Вообще возможность физического насилия вызывала у тихого аптекаря приступы тихой паники. Фельдмаршал всегда был полным и бесповоротным пацифистом, который по природе своей не мог сопротивляться. Даже тогда, когда его, еще молодого гимназиста ограбили залетные лихие люди, он молча отдал тощий кошелек, упал на землю и зажмурился. Сердце выскакивало из груди, холодная грязь неприятно облепляла затылок. Темные фигуры, удивленно повертев в руках трофей, поговорили над ним хриплыми голосами и исчезли. Открыть глаза он смог только через полчаса.
Отставной пехотинец тепло смотрел на него, словно мать на больного сына. Под его взглядом, пану Адамичеку в очередной раз пришло в голову: на кой черт он в ту ночь спрятался в кабинете? Почему, Господи?! Вот затаился бы в подворотне, сидел сейчас в своей аптеке и в ус не дул. За окном стелились бы злые ветры, а он смотрел на них из темных окон и слушал, как трещат в печке дрова. Тот кабинет полностью и бесповоротно изменил его судьбу.
Если бы отставной флейтист знал всю историю производства аптекаря с Шулявки в фельмаршалы, он непременно привел бы какую-нибудь околесицу в пример. Галиматью, от которой собеседник точно сошел бы с ума. Что-нибудь про одного пана, которого никто не знал. И который попал в самые нелепые, непостижимые уму обстоятельства.
Но бог пана Адамичека в этом миловал. Впрочем, как и тогда, когда он возвращался домой и успел заскочить в здание министерства обороны. Припомнив, как метался по пустым гулким коридорам вслушиваясь в приближающуюся трескотню выстрелов за окнами, шулявский аптекарь прикусил губу. Перед его взором стояла единственная незапертая дверь, на которую он упал всем своим весом, чтобы открыть. Налетел как птичка, бьющаяся в оконный переплет. Солидная, лакированная дубовая дверь с бронзовой ручкой в виде орла. Яркие всполохи за стеклами и казавшийся таким надежным письменный стол, под который он в ужасе забился.
Может, так и надо было? Когда-то к нему в руки попала тощая книжица про индийских йогов, из которой следовало, что все на земле подвержено карме. Полному и бесповоротному ответу на все плохое и хорошее. Ответу, что крутил человеком как хотел. Ответу, неожиданно подходившему к любому повороту, универсальному ключу к любой судьбе. По которому, будучи в прошлой жизни магараджей, переродившись, ты стал бы свиньей. Или тараканом.
Свиньей пан Адамичек быть не желал, и поэтому когда в кабинет вломились серые люди с оружием и громко позвали.
— Пан фельдмаршал!
Он смело выглянул из-под стола и, задыхаясь от волнения ответил:
— Я здесь, хлопцы!
В тот момент светлая карма наградила его за храбрость, большевиков выбили из города. А пану аптекарю перешла по наследству печать с трезубом, оставленная пропавшим владельцем кабинета и парадная форма с большим количеством наград, в которых он абсолютно ничего не смыслил. По причине общей сумятицы и неразберихи, пан Адамичек вполне себе вжился в роль и даже отдавал осторожные указания, касавшиеся по большей мере снабжения почти несуществующей армии отсутствующими лекарствами. И все у него было хорошо, пока он не столкнулся с этим тощим лупоглазым поляком в старой русской шинели. Тот ел его глазами, но при этом нес полнейшую ахинею. Представив, как ему дают раза, бедный пан аптекарь даже поднес ладонь к глазам, чтобы убедится, что все это происходит не наяву.