— По два пуда муки дают! — гордо заявил до сих пор молчавший отставной учитель гимназии философ Кропотня.
— Путаете, пан. По три, бывало.
— Нету ноги уже. — трагически произнес пан Штычка, досадуя на собственную непредусмотрительность. — Утеряна, по причине мировой революции. Начисто утеряна, добродии.
— Пан Шмуля, плесните пану музыканту рому. — предложил пьяненький Кропотня, который был так и не сумевшим жениться к пятидесяти годам франтом. По той причине он выписал себе из Петербурга цилиндр, каковой носят на похоронах могильщики и тросточку с собачьей головой. Тросточку, впрочем, экспроприировали по неведомой нужде псковские пехотинцы, отступающие перед катящимся валом немцев, а цилиндр сохранился. И мирно покоился сейчас на стуле у окна, вызывая недоумение своими лощеными боками. — Карибского рому плесните, пан Шмуля, за упокой ноги. Было у человека счастье-везение, да мимо прошло. Не познал пан Штычка блага и истинность его. Пейте, паны, не каждый раз такой случай мимо проходит.
За упокой выпили. Владелец чайной, давно переместившийся за общий стол, выкатил из-за стойки пыльный штоф с желтоватой жидкостью.
— Теперь прошу, панове, лучший карибский ром из Саратова. Довоенный запас, да-с. Швейцарский рецепт…
Щедрость пана Шмули маслянисто отсвечивающая в сером стекле сулила новые открытия, потому как, до этого момента, рома в Городе не потреблял никто. Однако с этим не сложилось, как не складывалось ничего в этом скучном декабре. Когда, все, звякая стаканами, засуетились над откупориваемой бутылью, на крыльце затопали, и входная дверь чайной взлетела под чьим-то напором, впуская судорожный зимний воздух.
— Здорово, труженики! — прозвучал громкий голос и с улицы, исходя паром, ввалились новые посетители, числом три. — Что у нас тут? Городская интеллигенция? Отдыхаем от трудов праведных?
Одет говоривший был в невероятную смесь, состоявшую из гусарского ментика, ватных штанов и бескозырки, из-под которой выбивался рыжий лихой чуб. На боку морского гусара красовалась деревянная кобура, почти волочившаяся по покрытому свежей стружкой полу чайной.
— Что молчим, добродии? — продолжил он и оперся на плечо сопровождающего, рябого мужичка в сальной папахе, распространявшего по заведению не перебитый морозом запах пару месяцев немытого тела. — Языки проглотили? Помалкиваем перед лицом ярости мировой революции? Это мы быстро. Сейчас устроим разговоры. Петро, займись…
Третий гость, молча, вышел вперед и саданул в потолок из обреза. Сверху посыпалась мучная пыль побелки и куски дерева. Удовлетворенный произведенным эффектом, стрелок пару раз оглушительно чихнул и вытер испачканный белым нос тыльной стороной ладони. Все существо его выражало радость от удачной шутки.
— Невже погромы будут, пан атаман? — дрожащим голосом поинтересовался пан Шмуля. — Были же уже. По прошлому разе.
— Погромы по любому разе нелишни. — философски ответил рыжий. — А то сейчас не погромы, сейчас сбор помощи будет. На борьбу. Вот ты, помог нуждающимся борцам с мировой гидрой? С жидобольшевиками — капиталистами. С душителями трудового мужика — крестьянина? Кто по три сока с него пьет, а шампаньским запивает. Есть у тебя шампаньское, мил человек?
— Нету, пан атаман. Не держим. От зари до зари трудимся в трудовом поту. Но помочь согласны. Так как борьбу поддерживаем и одобряем в полной мере.
— Тогда выдай нам водки, пан. На поднятие боевого духа настроения. — потребовал собеседник. — Попразднуем за скорый приход мировой справедливости и равноправия каждого. Все как есть, светлое будущее наступит, без эксплуататарства. Живи, как хочешь, пей что хочешь. Крестьянину землицы отдадим, сколько хош, промеж тем, военным — войну, рабочим — работу, докторам хворобы разные новые придумаем, чтобы пользовали. — не имея больше, что сказать, оратор щелкнул пальцами и подытожил. — Счастье мировое наступит, так Кропоткин писал, Петр Алексеич наш. Вот что приспеет трудами нашими тяжкими, понял? Каждый сам себе брат будет. Только вот гидру вырежем, и заживем между этим. Торопись, пан, а то времени до полной победы мало осталось.
Видя промедление и некую озадаченность от своих слов, пан атаман щедро предложил: