— Надо бы праздничный митинг организовать, Федя. — доверительно проговорил товарищ Певзнер, глядя на компаньона снизу вверх. — Сознательных собрать. И всех поздравить с освобождением.
— Так собирай, Семеныч, — недовольно предложил тот, присматриваясь к бредущему в сопровождении двух бойцов пану Антонию. — Я вот сейчас с товарищем поговорю и тоже поучаствую. Только, чур, следующий раз я первый выступать буду. А то ты уже четвертый раз выступаешь. Совесть есть у тебя?
Все эти разы и споры, кому выступать первым, имели под собой тонкую подоплеку легкого недоверия, возникшего между Полутора большевиками сразу же после знакомства. И дело было вовсе не в том, что Зиновия Семеновича навязало товарищу Тарханову неожиданно сошедшее с ума командование. Нет. Корни этой неприязни лежали в том обстоятельстве, что прибывший из Харькова с маловразумительной бумажкой, товарищ Певзнер, тут же предложил сыграть по маленькой в «черта». И игра эта, начавшаяся с сущих безделиц, окончилась полнейшим и бесповоротным банкротством привыкшего к игре в фабричных кабаках Федора Ивановича. Добычей быстрых пальцев и колоды засаленных карт в тот день стали: великолепная казацкая папаха товарища Тарханова и его же серебряный портсигар с учтивой гравировкой «Господину тайному советнику Сотонилову от благодарных коллег в день ухода со службы».
— Повезло то как! — объявил новоиспеченный товарищ комиссар, любовно разглядывая Сотониловский портсигар.
— При старом режиме, по такому счастью, можно было и по морде получить, за просто так, — горько изрек Федор Иванович, вспоминая лихую кабацкую игру.
В ответ Зиновий Семенович выразился в том ключе, что старые времена прошли и думать нужно о будущем народовластии. А если бы и вернулись они — эти порядки, то и при них у людей были слепая удача и невероятное везение. Вот взять, к примеру, его харьковского знакомца с Сумской. Так тому всегда везло в карты. Фарт его был таков, что счастливца даже не били, а просто недоуменно крутили головами при очередном своем оглушительном проигрыше. И на фронт тот не попал, по причине неудобной болезни. А потом отправился по святым местам, где, наконец, и был арестован за кражу парадного креста и облачения митрополита Киевского.
— Светлый человек! — с удовольствием заключил тогда товарищ Зиновий, — большой души и пламенный борец с империализмом!
Подошедший к грозным Полутора большевикам пан Кулонский оправил красный бант, сбившийся набок и, мысленно перекрестившись, прыгнул с разбегу в холодные воды неопределенности.
— День добрый, товарищи! — похоронным голосом произнес он.
— Здравствуйте, товарищ… — Федор Иванович сделал паузу.
— Кулонский, — угодливо подсказал градоначальник и уточнил свои регалии — председатель исполкома, комиссар Комбеда.
— Вы сочувствующий, товарищ, или борец?
Услышав столь коварный вопрос, пан Антоний изобразил гениальнейшую из своих находок, много раз репетированную дома под пристальным взглядом супруги, пани Ядвиги. Он кивнул в той неопределенной манере, где кивок с равной долей вероятности мог означать и да, и нет, и воздерживаюсь. Серые ввалившиеся щеки командира отряда радостно задергались.
— Хорошо, — одобрил он смелую позицию градоначальника, — провианту бы нам, товарищ Кулонский и овса пудов десять найти нужно. У сочувствующих.
— Найдем, — быстро заверил собеседника товарищ Кулонский, в душе надеясь, что этой малой кровью неприятности для него закончатся и весь отряд, занявший Город, организованно провалится в ад. Надежда эта, полупрозрачная и слабая, парила в светлых глазах почетного бедняка, упрятанных за очками в золотой оправе. И как водится в безумном времени всех скучных декабрей на земле, беды пана Антония на том моменте не только не иссякли, но и приросли далее, заняв перед его затуманившимся взором все видимое до горизонтов.
— Контра в Городе есть? — невинно поинтересовался командир отряда и предложил собеседнику папироску. — Боретесь?
— Что вы, пан товарищ, — пискнул почетный Городской бедняк, подумав о беспокойном пане Вуху, — повывели совершенно еще в прошлом годе!
Округлив глаза за мутными стеклами очков, смелый городской голова, сделал широкий жест, которым хозяин номеров доказывает очередному клиенту, что клопов потравили только вчера. При этом не имеет особого значения, что мелких паразитов перебирающих лапками в щелях никто никогда не тревожил со времен царя Гороха, а новый постоялец — это парфэ и шербет, приятное дополнение к гнусной крови половых и убирающихся девок. Главное в этом деле было — прозрачность глаз и честное лицо. И не почесываться при наивном собеседнике. Никогда! Все эти головокружительные хитрости и кунштюки градоначальник почетный бедняк Кулонский производил на свет виртуозно. Доходя до той степени мастерства, что иногда верил сам себе.