На этой фразе праздничный митинг, посвященный освобождению Города, неожиданно завершился. Потому что в толпе был арестован метавшийся до этого момента радостным весенним лосем философ Кропотня. Изможденный любовью, маленький учитель приставал к скучающим красноармейцам, дергая любого человека с ружьем за рукав:
— Не в Вильно, не? Куда идете, пан добродий? Передачку передадите? Не за так, я вам два рубля дам. Очень нужно, пан. Премного буду благодарен.
В руке пан Кропотня сжимал конверт, в котором хранился обстоятельный ответ табачной лавочнице и пятнадцать рублей, занятых у общества. Глаза его радостно сверкали, вызывая недоумение у окружающих, не догадывающихся о лихорадке, пожиравшей тщедушного просителя. В конце концов, один из бдительных бойцов схватил бедного учителя за каракулевый воротник.
— А ну стой! Стой, говорю!
Грозный оклик и последовавшее за ним обвинение в шпионаже магическим образом разметали собравшихся на митинг. Приняв отсутствующий вид, все тут же заспешили по делам. Ведь если мозоли и пылающие горизонты новой жизни еще как-то можно было пережить, то шпионов во все времена было принято вешать. А уж в этом деле все было как в рыбном ставке — поймали одного, поймают и другого. Для ровного счета и равновесия. Так уже было в Броварах, где каждый раз при смене властей вешали шпионов. Красные — деникинских, белые — петлюровских, синежупанные стрельцы — всех без разбору, питая особенное пристрастие к евреям. Так продолжалось на протяжении всего скучного декабря пока местное население не разбежалось. Все, без остатка. В эти пестрые больные времена был бы человек, а статья для него находилась всегда.
Продолжение выступления грозного Федора Ивановича вдруг сделалось невозможным. Слушатели торопливо разлетались: крестьяне Веселой Горы разворачивали возы, а обитатели Города растворились по улицам, шагая в свои убежища.
Оглушенный обвинением маленький философ слабо трепыхался между красноармейцами.
— Позвольте. Позвольте, пан солдат. Это какая-то ошибка, ошибка… Я коллежский асессор! У меня похвальный лист!
— Шпион тута, товарищ командир! — злорадно вопил проявивший бдительность боец.
— У меня похвальный лист! — пискнул в ответ отставной учитель. — Я знаком с господином начальником канцелярии лично!
— Вот то ты нам расскажешь… — пообещал его страж, крепче сжимая воротник пальто пана Кропотни, — я тебя уже давно заметил. Контра ты недобитая.
Толпа уже разошлась, и на площади остались только отряд Полутора большевиков и несколько любопытных храбрецов, в числе которых наблюдались пан Штычка и бабка Вахорова, восклицавшая:
— Вот и пана учителя заарестовали! Вот и заарестовали него!
Арестованный растерянно взирал на подошедшего товарища Тарханова. Тот в свою очередь тяжело глянул на съежившегося новобрачного:
— Контра, значит? — поинтересовался товарищ Федор, раздосадованный фактом, что речь его пламенная и возвышенная пропала попусту. А затем ткнул вялого учителя потертым маузером, недавно продемонстрированным местным обитателям. — Ходим кругом, выясняем? Для кого шпионим, курва?!
Потрясенный поворотом пан Кропотня молчал. Вид у него был жалкий. Лицо, глядевшее в прокуренные зубы мировой революции, посерело. А кожа под редкими волосами на макушке, несмотря на декабрь, покрылась потом.
— У меня похвальный лист, пан комиссар, — продолжил рыть себе могилу отставной философ.
— Деникин тебе дал? — мрачно пошутил Федор Иванович, высверливая глазами лунки на испуганном лице собеседника. — Може, Петлюра, подавиться мне веником?
Бывший преподаватель совсем пожух и ушел в себя. Сейчас ему хотелось только чуда. Вроде того, что происходит, когда ребенок укладывает первый выпавший молочный зуб под подушку в ожидании конфетки. Или, когда нищий находит на пороге утерянный кем-то кошелек, а потом, разглядывая целковые, желает этому неизвестному здоровья и всяческих удач.
— Сильно извиняюсь по этому поводу, пан товарищ. Но это наш пан учитель. У него женитьба на носу, — раздался голос из-за спин бойцов, обступивших бедного философа. — Уж никакой он не шпион, провалится мне на этом месте. Тут, осмелюсь доложить, был один шпион, но Вейку уже немцы забрали, пан товарищ.
— Кто сказал? — вскинулся красный командир, — кого забрали?
— Вейку, пан товарищ. Вы бы на месяцок раньше бы заходили. Вот бы и встретили его, — продолжил пан Штычка и протиснулся вперед. — Тот шпиг знатный был. Как что увидит, так сразу строчит. Только писать не умел, все крестиками ляпал. Вроде как шивр у него такой. Я вот вам расскажу, что у нас в жаштепе был один шивровальщик. Тот тоже писал. Ну, как курица лапой, лопни мой глаз. Настрочит, стало быть, настрочит и передает. А что там написано, непонятно вообще. Так и бегал по три раза, читал, это самое. Или еще чего позабудет, что писал. И приврет с три короба.