– А-а-а т-то дрозды щебечут? – спрашивает дурак.
– Нет, то щебечут певчие овсянки, а сквозь их затейливый гомон слышится перестук дятла.
– А-п п-птиц, что я знаю, там не-ету?
– Да поди трясогузка там водится, – отвечает Фридрик.
Хаулфдаун кивает головой и прихлебывает из чашки, а Фридрик, подкручивая кверху левый ус, продолжает свой рассказ:
– У садовой калитки каждый сборщик получает свою корзину, и рабочий день начинается. До самого вечера собирают они верхние листочки с каждого куста, и подушечки их пальцев – это первая остановка чая на его долгом пути, что заканчивается, например, здесь, в Брехке, в нашем чайнике.
Так проходит этот утренний час.
На улице уже по-дневному светло, когда Фридрик и дурак выходят из дома, держа между собой гроб. Они несут его с легкостью: покойница не была крупной, да и гроб не великого искусства – сколочен из там и сям найденных по хутору древесных отходов, впрочем, вполне еще пригодных к употреблению и вроде бы без трещин.
На подворье их ожидает успевшая досыта нажеваться лошадка Роза. Мужчины укладывают гроб на сани, хорошенько его привязывают и длинными жердями крепят сани с обеих сторон к седлу.
Покончив с тем, Фридрик достает из кармана письмо и показывает его Хаулфдауну:
– Это письмо отдашь сьере Бальдуру, но только после похорон! Если он спросит о письме раньше, скажи, что я забыл тебе его дать. А потом, как он отхоронит, ты и «вспомнишь»…
Фридрик засовывает конверт глубоко в карман дурака и, похлопав по карману, повторяет:
– После похорон!
И они прощаются: человек, чьей когда-то была Абба, и жених ее – теперь уже бывший.
* * *
Брехка в Долине, 8 января 1883 года
Его преподобию Бальдуру Скуггасону.
С сим посылаю Вам 33 кроны. Это – уплата за погребение усопшей Хавдис Йоунсдоттир, и включает Вашу долю, вознаграждение шести носильщикам, плату за доставку гроба с хутора до церкви, за могилу, за три колокольных звона, а также за кофе, сахар и хлеб для Вас, носильщиков и тех гостей, что могут явиться на похороны.
На отпевании покойной, надгробной речи или читке родословной я не настаиваю, и тут Вам вольно поступать в согласии с Вашим вкусом, душевным расположением и пожеланиями прихожан.
О гробе и облачении усопшей я позаботился саморучно, ибо привычен к такого рода работе со студенческих дней моих в Гагене [3], что, кстати, брат Ваш, Вальдимар, и может подтвердить.
Надеюсь, на этом отношения наши касательно похорон Хавдис Йоунсдоттир полностью завершены.
С почтением, Ваш покорный слуга Фридрик Б. Фридйоунссон
P. S. Сегодня ночью приснилась мне бурая лиса, что бежала по каменистой пустоши и направлялась сюда, к нам в Долину. Жирнющая была и на диво густошерстая. Ваш Ф. Б. Ф.
* * *
Вот теперь дурацким похоронным дрогам всего достает, и они выезжают со двора. Или скорее так: они неуправляемо несутся вниз по склону до тех пор, пока наконец у самой реки человек, лошадь и мертвец не приходят в некое равновесие.
По берегу этой речушки можно, как на коньках, проскользить прямехонько до самых дверей Дальботненской церкви.
А Фридрик-травник возвращается в дом, надеясь, что Хаулфдаун (с дурака-то что взять?) не станет по дороге открывать гроб и заглядывать в него.
В субботу, 17 апреля 1868 года, к мысу Онглабрьотснеф, что на полуострове Рейкьянес, прибило штормом потерпевшее крушение громадное грузовое судно – аспидно-черное, трехпалубное и трехмачтовое. Одна из мачт была порублена на куски, и экипаж, видимо, таким образом спасся, а судно после этого осталось без людей. По крайней мере, так думали.
Плавучий исполин был так великолепен, что окрестный народ дивился и с трудом верил рассказам тех, кому довелось увидеть все своими глазами. Кают-компания на верхней палубе была настолько огромной, что в ней могли разместиться жители целой деревни. Когда-то помещение было шикарно отделано, но теперь краска на стенах облупилась, позолота с резных украшений слезла и вся мебель была ужасно замызгана. Изначально все пространство каюты было разделено на отсеки, но теперь перегородки исчезли и повсюду в беспорядке валялись отвратительного вида грязнющие матрасы. Это было бы похоже на постой привидений, если б не сильнейший запах мочи. Парусов на судне не было, а те обрывки, что были найдены, равно как и канаты – все было истлевшее. Бушприт был отломан, а носовая фигура изуродована: она изображала королеву, но теперь ее лицо и грудь были искромсаны ножом. Видимо, в былые времена корабль был гордостью своего капитана, но потом попал в руки бесчестных морских разбойников.
Невозможно было определить, когда с судном приключилось несчастье и как долго оно проболталось в море. Там не нашлось никаких вахтенных журналов, а название почти совсем стерлось – как в носовой части, так и на корме. Однако в одном месте вроде бы виднелось: «…Der Deck..», а в другом: «V…r.ec…», и потому решили, что судно было голландское.
Когда эту громадину притащило к берегу, бушевал сильнейший шторм и о спасении возможного экипажа или груза не могло быть и речи. Когда же наконец погода улеглась, то на место крушения со всего южного региона стекся народ и с воодушевлением взялся за работу. Люди вскрыли первый трюм и под всеобщее ликование обнаружили, что судно было загружено исключительно жидким жиром, разлитым по одинаковым по размеру бочкам. Бочки были составлены плотными рядами и так хорошо закреплены, что пришлось по семи приходам собирать гвоздодеры, чтобы те бочки отодрать. Это удалось на славу.
После трехнедельной работы весь груз из верхнего трюма был переправлен на берег: девятьсот бочек жира! На поверку он оказался превосходнейшим топливом для ламп, хотя и не был похож ни на что дотоле народу известное – ни по запаху, ни по вкусу. Разве что сопутствовал его горению легкий душок паленого человеческого волоса. Злые языки из других мест болтали, что жир был явно «человеческой природы», но лучше бы им этот поклеп возводить на самих себя и на свою собственную зависть! Ничто не могло омрачить радости южан от того дара, что Всемогущий Боже так любезно доставил к их берегу – без особых хлопот, человеческих жертв и совершенно задаром.
Когда народ взломал средний трюм, там оказалось бочек не меньше, чем в верхнем. Их число будто и не уменьшалось, хотя разгрузка шла с мужественным рвением. Как вдруг, в один прекрасный день, на судне обнаружилась какая-то жизнь – что-то шевелилось в темном закутке у кормы, куда можно было попасть только по узкому проходу между левым бортом и тройным штабелем бочек. Оттуда доносились вздохи, стоны и металлическое позвякивание.
Эти странные звуки наводили на людей ужас. Трое смельчаков вызвались нырнуть в потемки и разведать, что бы это могло быть. Но только они приготовились ринуться навстречу нежданной угрозе, как из-за бочек, спотыкаясь, выковыляло такое жалкое существо, что народ чуть было не забил его до смерти ломами и гвоздодерами – так напугало их это зрелище.
Это была девчонка-подросток. Ее темные волосы дикой порослью спадали на плечи, а кожа от грязи отекла и воспалилась. На девчонке не было ничего, кроме вонючего рваного мешка. На ее левой лодыжке сидело железное кольцо – таким образом она была прикована цепью к опорной балке гигантского судна, а по ее ужасному ложу можно было догадаться, какую пользу имел с нее экипаж. В руках она держала сверток, вцепившись в него мертвой хваткой, и не было никакой возможности его у нее отобрать.