— Ты дочь Джун-ар-Кугута? — мягко спросил он. — Твой отец учил меня точным наукам в детстве. Порол нещадно, надо сказать.
Она почти не помнила своего отца — была слишком мала, когда он умер.
— Надеюсь, это пошло вам на пользу, — вежливо отозвалась Бурруджун.
Шашатана весело прищурился, хотя его советники выглядели недовольными.
— Несомненно, — согласился он. Некоторое время он смотрел на нее, а она, робея, не отворачивалась, отвечая тем же.
Он отвел взгляд, вставая и перемещаясь к следующей претендентке, не кивнув, не улыбнувшись — никак не отметив ее. И у Бурруджун — совершенно неожиданно для нее самой, — замерло дыхание. Он отвел взгляд, и будто сотня светильников разом погасли. Девушка опустила голову, сцепив пальцы на ручке веера. Бурруджун не слышала, как отходя от нее, правитель Лазоревого края кинул через плечо советникам: "Эта". И не слышала, как формально и быстро он раскланялся с остальными возможными невестами.
"Ведь я думала, что сердце мое молчит и уже не заговорит никогда", — удивленно думала девушка, прижав руку к груди, где оно заполошно и непривычно быстро билось. Как чудно и странно оборачивается порой жизнь.
Платье красавицы Аль-наан-Рада.
Для Бурруджун так и осталось загадкой, почему из всех признанных красавиц он выбрал именно ее.
Впрочем, эта загадка мучила и многих придворных дам. Мона-дар-Ушшада, которой предстояло стать старшей дамой в свите будущей правительницы, про себя называла Бурруджун не иначе как "эта рыба", имея в виду ее холодность и неизменное спокойствие. Дама неустанно отмечала малейшие промахи будущей прекрасной госпожи, ее непривычку к сложным нарядам и прическам, отсутствие тонкости и изящества в некоторых повседневных делах и нелюбовь к праздному времяпрепровождению, да к тому же абсолютное неумение складывать стихи. Хотя Бурруджун музицировала довольно сносно, и также рисовала тушью, делала она это без удовольствия.
Правда, все знали, что правитель Шашатана и сам, хотя был обучен всему тому, что должен был знать любой придворный, являлся больше воином и правителем, чем тонким ценителем искусств.
Бурруджун не была воспитана придворной дамой, и ее манеры, хоть и безупречные для аристократки, никогда не выезжавшей за пределы города, во дворце многим казались грубоватыми.
Сердце Моны-дар-Ушшада точила ревность, ибо она и сама бы желала занять место правительницы Лазоревого края и принимать все почести. Девушка считала, что в драгоценном уборе она бы смотрелась гораздо лучше. Ревность довольно быстро сменилась злобой. Ей без труда удалось настроить многих дам из свиты Бурруджун против будущей госпожи, ибо последняя в силу своего характера не сразу располагала к себе, и многим показались слишком высокомерными ее неизменно вежливые манеры и ровное отношение ко всем. Поэтому зачастую Бурруджун сталкивалась с мелкими неприятностями вроде случайно пролитых чернил на ее письменном приборе, поломанных гребней, нерасторопности служанок, науськанных дамами.
Бурруджун и тут проявляла прискорбную душевную черствость. Она посылала за новыми гребнями, приказывала вычистить все следы чернил, делала выговоры служанкам, назначала им соответствующие им наказания и даже не думала плакать тайком и болеть от страданий.
Настолько Мона-дар-Ушшада возненавидела будущую госпожу, что решилась на очень неприятное дело, подбив на это также некоторых дам.
Правитель Шашатана прислал множество подарков своей невесте, и среди них было драгоценное одеяние, принадлежавшее некогда бабушке правителя, знаменитой красавице Аль-наан-Рада. Парчовый наряд цвета закатного неба, изукрашенный жемчужными узорами и золотой нитью, и несколько струящихся нижних шелковых платьев молочно-белого цвета лежали на специальной подставке в комнате госпожи и ждали своего часа.
Вечером накануне свадьбы Бурруджун по какой-то надобности выходила из своих покоев, а когда вернулась, невольно ахнула, увидев, что произошло. Кровь отлила от лица, и Бурруджун оперлась о стену. Шелковые платья были разбросаны по комнате, а парчовый наряд изрезан на несколько больших кусков.
Следом за ней в комнату входила Лали-наан-Шадиш. Увидев поразительную картину, девушка вскрикнула еще громче и, позабыв о нарумяненных щеках, прижала ладони ко рту, с ужасом перевела взгляд на будущую госпожу.
Та, впрочем, уже оправилась от первого потрясения, и приказав Лали-наан-Шадиш замолчать и собрать шелковые платья, быстро закрыла изрезанный наряд ширмой.