Она бросила косой взгляд на сестру, и та последовала ее примеру, склонившись так же почтительно.
Господин Иш-Саронна едва кивнул, прощаясь, и стремительно удалился.
Проводив его взглядом, Раране-мин-Кулум упавшим голосом произнесла:
— Госпожа Мона-дар-Ушшада будет в ярости.
— Да, — отозвалась ее более легкомысленная сестра. — Опять будет бесконечно наставлять и рассказывать о чести дам из свиты прекрасной госпожи.
Впрочем, и эта встреча, и утренняя беседа, и даже книга с загадками вскоре были забыты. Дворец бурлил, придворные шептались по углам, забросив привычные занятия. По слухам, весьма достоверным, как утверждали те, кто их распространял, из казны были украдены несколько очень ценных и древних свитков, а также хранившиеся там украшения бабки правителя, незабвенной красавицы Аль-наан-Рада.
Дамы не переставая обсуждали и похищение, и драгоценности, которые воистину были прекрасны. Диадему и поручи нынешняя прекрасная госпожа надевала на свадебную церемонию.
Пыльные свитки их не очень интересовали, за что Бурруджун не преминула им попенять. В тех свитках были написанные рукой самого Арудаину, прадеда Шашатаны, хроники десятилетней войны с королевством Ишун, а так же история восстановления Лазоревого края после этой опустошительной и горькой войны. Второй свиток содержал древнейший список поэмы о небесной фее и огненном драконе, основателях Лазоревого края. Дамы помолчали немного, из уважения к прадеду, а потом вернулись к драгоценностям, незаметно перескочив на саму красавицу Аль-наан-Рада.
— Муж ее очень любил, — доверительно сказала Гу-иш-Равата, чьи предки спокон веку служили при дворе, храня в семье тайные и стыдные истории из жизни придворных и правителей. — Любил так, что не отпускал никуда, даже на поклонение святыням в дни больших праздников. Она была заперта во внутреннем дворце, и видеть ее лицо могли только две служанки, остальным разрешено было приближаться только к дверям покоев.
Гу-иш-Равата была круглолицей, пышной, яркоглазой женщиной средних лет, которая невероятно, искренне любила сплетни. Глаза ее сладко блестели, голос понижался и напоминал мурлыканье кошки, когда она вела разговоры на излюбленную тему. Дама никогда не искала выгоды в слухах и кривотолках, так что прекрасная госпожа прощала ей это не вполне невинное увлечение, приносившее, впрочем, немало захватывающих тем для бесед в кругу дам.
— Должно быть, это было невероятно тоскливо, — невнятно пробормотала Бурруджун. В зубах у нее была зажата нить: она была занята шитьем. Мона-дар-Ушшада весьма неодобрительно посматривала на это занятие, но перечить не смела. Она теперь тонко понимала границу дозволенного ей вмешательства. Хотя и считала, что вышивание — единственно подобающее занятие для госпожи, и страдала в душе, видя как та шьет своими руками маленькие рубашечки и платья в подарок недавно появившимся племянникам. Единственное, что примиряло старшую даму с этим, так это то, что вещицы были достаточно изысканны и прелестны.
— А может, она была не так уж красива? — простодушно спросила младшая Мин-Кулум. — Раз ее прятали.
— Вот еще глупости! — возмутилась Шиане-дар-Асана, дама весьма в возрасте, прислуживавшая еще матушке правителя и в юности слывшая красавицей. В те далекие времена ее нередко сравнивали с незабвенной Аль-наан-Рада, так что ее очень задело предположение младшей дамы.
— Если бы у нее были какие-либо… изъяны… то стали бы ее воспевать в многочисленных поэмах? Стал бы правитель так убиваться после ее смерти? — горячо встала на защиту любимой героини и юная Лали-наан-Шадиш.
— Не говоря о том, что у нее было несколько любовников, которых никак не могли поймать, — добавила Гу-иш-Равата, которая терпеть не могла, когда прерывали, уходя в сторону от рассказываемой ею истории. — Там подземных ходов было во внутреннем дворце неисчислимо. А самый тайный так и не нашли, господин Гуран-иш-Саронна, тогдашний дворцовый распорядитель, приказал умертвить его строителей, и сам молчал о нем до самой смерти. Ходил к прекрасной Аль-наан-Рада в ночи накануне новолуния, и, говорят, был ревнивей, чем сам правитель. По слухам, он убил молодого господина Сина-Хатун, застав его читающим поэму под окнами покоев прекрасной Аль-наан-Рада.
— Вот негодяй! — воскликнула Ане-мин-Кулум, с возмущением вспомнив господина Иш-Саронну, будто бы тот был виноват в злодействах своего далекого предка.
Сестра ее, как всегда, мыслившая с ней схожим образом, вздохнула: