- Угу, - он откидывается в кресле, как мне кажется, облегченно. - Только в последнее время она то правила меняет, то позволяет их нарушать. Камни становятся сотрудниками, потом начальниками. Потом сотрудники становятся преступниками. Меня это... пугает. Что дальше?
Я пожимаю плечами.
- У нас, по крайней мере, есть рты, чтобы кричать.
Андрей недоуменно смотрит на меня:
- В смысле?
Я отмахиваюсь.
- Это так... Я не знаю, что будет. Я думаю, все так же и продолжится. Все страннее и страннее, но одно и то же. Вечный двигатель.
- А если не вечный?
Я снова пожимаю плечами.
- Не знаю. Хотя, честно говоря, скорее всего, он не вечный. Все разваливается.
- Нда...
Какое-то время Андрей просто смотрит в никуда. Потом, встрепенувшись, придвигается к столу, садясь в свою рабочую позу, фокусируется на мне и говорит в своих обычных серьезных интонациях:
- Ладно. Иди разбирайся с делами.
***
В этот раз в походе участвует больше дюжины человек.
Рабочая группа состоит из кучи архивщиков и картографов - людей, которые больше кого-либо из нас похожи на ученых. То есть из людей, которые по идее должны знать и уметь что-нибудь, не связанное с ведением шизофренических диалогов с камнями и составлением косноязычных документов.
Да, в нашей конторке довольно просто быть ученым.
Еще один «ученый» - семидесятипятилетний старичок, согбенный и трясущийся, как чихуахуа, выпившая десять кружек кофе. Он считается нашим историком, потому что раньше заведовал библиотекой. Он казался мне стариком еще в то время, когда она работала. Я был, возможно, единственным ее посетителем, но когда я знакомился со всеми этими «учеными» и им в том числе, он меня не вспомнил. Почему-то из-за этого мне стало грустно. В нем я будто бы увидел свое детство, машущее мне рукой, перед тем как спрыгнуть с крыши.
Хотя, наверное, оно это уже давно сделало.
Уже через два часа ходьбы я начал бояться за старичка. Он шел, почти не поднимая ноги, разбрасывая ими песок. Его плечи опали, он был похож на скелет из класса биологии - такой же безвольный, просто волочится туда, куда его тащит судьба, болтая своими конечностями. Я подошел поближе. Его глаза остекленели, он отключился от реальности и разговаривал сам с собой. Прислушавшись, я понял, что он бормочет что-то о своем сыне.
В таком состоянии он и дошел до города.
Мне противно это признавать, но я не думаю, что он дойдет обратно. Возможно, дедуля решил попутешествовать, пока еще есть возможность. Мне, честно говоря, совсем не хотелось бы увидеть, как он хватается сведенными судорогами пальцами за грудь, поднимает лицо, скорчившееся от боли, и, хрипло вдыхая последнюю порцию кислорода, падает на колени, а потом плашмя, лицом в песок. Поэтому я постоянно поглядываю на него, думая, как мне реагировать, когда это произойдет.
Как бы мне из-за него самому не схватить инфаркт.
Что касается моей роли в этой великой экспедиции, я понятия не имею, что мне здесь делать. Вообще-то сейчас я должен быть на своем участке, расспрашивая очередной камень о какой-нибудь проблеме, которую я ему придумал, чтобы было, о чем его расспрашивать. Этим я занимаюсь все то время, что работаю в ИКОТе. Сейчас же я вроде как надзираю за соблюдением законов целой исследовательской группой. Это явно не моя компетенция.
Но Андрей отправил меня сюда.
Зачем? Почему? Неужели эти остатки чьих-то жизней настолько важны для нашей истории и культуры? Сомневаюсь. И тем более не важны для Андрея. Опять же, признание их таковыми теперь лежит на группе «ученых». Андрею как начальнику нашего отдела тоже нет пользы с этого городка. Ни практически, ни статистически.
Думаю, надо будет спросить у него об этом, когда вернусь.
Хотя заранее знаю, что хрен он мне ответит. Только если очень уклончиво.
***
Внутри домиков - полумрак, спасибо маленьким окошечкам. Те, кто жил здесь, знали толк в строительстве. Не то что наши окна - весь кабинет светится, как янтарная комната в микроволновке, а от штор только жарче. У нас в помещениях духота - воздух такой густой, что хочется вставить промышленный насос в легкие. И горячий - после каждого выдоха ожог на верхней губе. А здесь - прохладно, самое то после еще одного марафона по пустыне. Я лежал прямо на песчаном полу и чувствую себя ужом, спрятавшимся под крыльцом от деревенских мальчишек.
Хотя, внутри того большого «офисного» здания была та же ситуация, что и у нас.
Все наши «ученые» сошлись на том, что это именно «офисное» здание.
Мы исследовали, прости меня господи, это поселение почти неделю.
В общем-то, все, что можно исследовать (хотя в нашем случае «исследовать» значит «осмотреть и пожать плечами) было исследовано еще в первый день. В «юртах» не нашли ни единого признака присутствия кого-либо - ни кострищ, ни какой бы то ни было обстановки, ничего. Только песчаный пол. Вернее, отсутствие пола и песок. Этот факт послужил для наших доморощенных археологов довольно-таки нажористой пищей для размышлений, но переварить ее никто так и не смог. Я спросил у дедка-библиотекаря, могли ли эти постройки использоваться в качестве кладбища. Он злобно сверкнул глазами и прошамкал что-то насчет того, что все может использоваться в качестве кладбища, но он еще нас всех... Дальше он закашлялся, отвернулся и, преисполненный достоинства, пошаркал в сторону четырехэтажки, бормоча что-то себе под нос.