Ладно, может быть, наказание? Что было бы, если бы какой-нибудь начальничек не выполнил требований приказа?
Интересно, а ведь в приказах уже давным-давно нет никаких санкций. Они даже не предусматривают неповиновения. А зачем предусматривать-то? У нас никогда не было даже повода не подчиниться. У нас из показателей социального статуса - этаж в жилом комплексе и отдельный кабинет. Раньше, наверное, за это могли и глотку перегрызть и задницу подставить, но у нас таких идиотов нет. У нас это, скорее, игра. А кроме этажа с кабинетом? А больше у нас ничего и нет - подчиняйся не хочу. У нас нет самой возможности жить как-то иначе. Нет, ну, можно копать туннель...
И что получается-то? Что все просто по инерции, просто потому что такая работа, летят, хлопая полами пиджаков, как птицы с подрезанными крыльями, прямо в песок, с девятого - или кто там на каком - этажа, даже не задумываясь об альтернативах. Потому что альтернатив-то больше нет. Потому что это уже природа, это уже изнанка подкорки, это уже на уровне рефлексов и инстинктов.
А, собственно, почему должно быть иначе? Мы ведь с самого детства к этому привыкаем. Этим занимается наш отдел образования. Он же детский сад, он же школа. Помню, как я сбегал оттуда в библиотеку. Уже тогда Андрей прикрывал меня.
Я не люблю вспоминать детство. Наверное, это говорит о том, что отдел образования хорошо выполняет свои обязанности. В общем-то, мне и нечего вспоминать, как и всем нам. Все то же самое, только вместо квартальных отчетов - аппликации из картона.
Наверное, все, что сейчас происходит, говорит о том, что отдел образования хорошо выполняет свои обязанности.
Резкий лязг дверного оконца режет слух, я вздрагиваю от неожиданности.
- Э! Обед!
Красная грубая рука ставит на маленький подоконник под оконцем оловянную тарелку.
Оконце захлопывается.
Есть мне сейчас совсем неохота, в желудке, будто стираются носки. И заглушить это чувство никак не получается.
В надежде взбодриться я пытаюсь посмотреть в окно, то, которое ведет на улицу, а не в унылый коридор, но при каждом повороте моя шея хрустит и стреляет в голову, так что я просто откидываюсь на нарах и пытаюсь расслабиться.
Я вспоминаю, как камень увеличивался в размерах, приближаясь к моему лицу. Черт, я ведь упал рожей на камень, причем со стола упал! Повезло, что шею не сломал. Был бы сейчас коллегой бывших начальников в небесной канцелярии.
От этой мысли по спине бегут мурашки. Это же мой самый жуткий кошмар - наличие канцелярии даже там, наверху.
Через какое-то время окошко снова лязгает, и та же красная рука забирает нетронутую тарелку, оставляя меня наедине с мыслями.
А какие у меня мысли? Да никаких.
Наверное, это должно меня беспокоить. Ведь неспроста же я сижу здесь. Ведь я натворил что-то. Вот, интересно, что? Не причинение же вреда мне инкриминировать. Камню? Хотя, конечно, может быть. Я даже не удивлюсь.
В любом случае, я ведь должен чувствовать что-то. А я не чувствую. И нельзя сказать, что я в шоке каком-то, что я не понимаю, что происходит. Все я понимаю. Никогда еще реальность не кидалась мне в лицо так резко. Я могу избавиться от этих цементных стен, только закрыв глаза, иначе - они напирают на меня, накатывают, лезут в глаза, застилают собой все пространство.
Но мне все равно. Лежу себе, как камень. Ничего не чувствую.
Ответственность? За что? Вина? Перед кем? Перед камнем? Плевал я на него.
Страх перед наказанием? Точно нет. Скорее - просто страх. Да, это я чувствую. Вернее, даже не страх. ИКОТа, ОВ(П)ЕЗдУ, в общем-то, в лице этих органов, весь мир сошел с ума. Я чувствую себя, будто бы качели, на которых я раскачивался, сломались и запустили меня куда-то. Прямо в небо. И я теперь падаю с такой высоты, что уже успел все осознать и со всем смириться.
В общем, мое состояние теперь лучше всего описывают незабвенные, буквально вырезанные на столешнице истории слова Ивана Иваныча, кем бы он ни был. Да ну все это нахуй.
Уже ближе к вечеру дверь опять лязгает.
На пороге стоит, очевидно, мой охранник - ОВКшник с красными грубыми руками и таким же лицом.
- Следователь вызывает, - говорит он. - На допрос.
***
Обшарпанные стены, покрытые шелушащейся паутиной потрескавшейся краски неприятного блекло-зеленого цвета. Бугрящийся линолеум, к которому прилипают туфли. Разбухшие от канцелярских папок шкафы, щерящиеся бумагой.
Вот так и должен выглядеть кабинет настоящего следователя. Максимально агрессивная среда, никакого уюта. Атмосфера, давящая на криминальную мразь, пока показания сами из нее не полезут. И если нужно - со слезами.