Потому что он стал для меня символом безумия законодателя.
- Потому что он... - «камень». Я чуть не сказал «камень». Это было бы плохо. Это отдавало бы расизмом. - Не знаю... Он был ближе всех.
В этот момент порыв сквозняка из окна подхватывает моего защитника и несет его к выходу. Номер триста девятнадцать кубарем пролетает через двери и уносится куда-то в коридор.
Видимо, ему совсем не понравились мои показания.
В моей душе будто бы лопается последняя струна. И остается только пустота. Я медленно оседаю на кресло.
- Пристав, закройте, пожалуйста, окно. И дверь, - Тамара Степановна смотрит на меня с какой-то иронической грустью в глазах. - Кажется, от вас только что отказался ваш защитник. Не хотите ходатайствовать о переносе заседания?
А толку? Я еще никогда не видел такого непрозрачного намека от самой природы. Убедительнее было бы, только если бы облака на небе выложились в надпись: «Ты в жопе».
Так что я говорю:
- Нет.
- Будете защищать себя сами?
- Да.
Судья кивает.
- Понятно. Ладно, что скажет потерпевший?
Потерпевший начинает молчать.
Через какое-то время судья решает, что можно послушать свидетелей.
Сенька, Гоша, Паша, все они по очереди повторяют примерно то же самое, что сказал я, только с поправкой на их точку зрения: ворвался, начал избивать. Никто из них даже не поднял на меня глаз.
Я чувствую себя позором семьи. Этаким Джимом Старком. В других обстоятельствах это было бы довольно приятное ощущение.
Тамара Степановна даже не задает свидетелям дополнительных вопросов. После того, как Паша заканчивает свой рассказ, она спрашивает:
- У сторон имеются какие-нибудь дополнения? Нет? Что же, приступим к прениям.
Прения проходят быстро.
Сначала камень обвинитель молчит.
Потом я говорю:
- Мне нечего сказать.
Потом судья объявляет:
- Суд удаляется в совещательную комнату для постановления приговора.
Она встает, собирает со своего стола бумаги, папку с материалами дела, и направляется к выходу из зала.
***
- Встать, суд идет! - выкрикивает секретарша и, как чертик из табакерки, подпрыгивает за своим столом.
Мы встаем.
Тамара Степановна чинно проходит к своему столу. Мне кажется, что за двадцать минут, проведенных в совещательной комнате, она немного осунулась и побледнела. Она идет, глядя под ноги, будто сейчас будет зачитывать приговор самой себе.
Усевшись, она извлекает откуда-то из складок мантии сложенный листок, разворачивает его и зачитывает:
- Третий суд отдела судопроизводства в составе председательствующего судьи Кузнецовой Тамары Степановны, с участием государственного обвинителя - номера четыреста восемьдесят первого, защитника - номера триста девятнадцатого, при секретаре Косячковой Лизавете Федоровне, рассмотрев в открытом судебном заседании материалы уголовного дела номер двенадцать точка два, приговорил...
Я коротко вздыхаю и понимаю, что не могу выдохнуть.
- ... подсудимого признать виновным в совершении преступления, предусмотренного частью третьей, статьи пятнадцатой, частью первой статьи девяностой Уголовного Закона, «покушение на убийство», и назначить наказание в виде шести лет свободы с отбыванием наказания в пустыне, с лишением права занимать государственную должность на тот же строк. Приговор может быть обжалован в апелляционную коллегию отдела судопроизводства в течение пяти дней.
Тамара Степановна берется за молоток, с сомнением смотрит на него, но потом все-таки стучит. Сухо и совсем невесело.
Я выдыхаю, и с этим выдохом из меня выходят остатки души. Мои ноги слабеют. Я отчаянно борюсь со своим телом, чтобы не упасть на свой стул.
В поисках какой-то поддержки я оглядываю зал и снова натыкаюсь на Анджелины глаза.
Как пуля в сердце.
***
Слушая свой приговор, я думал, что судья ошиблась с моим наказанием. Оговорилась, потеряв слово «лишение». Но нет. Она не ошиблась. Меня приговорили к свободе.
Глава 6.
Раньше сапоги стрелка плотно облегали его ноги. Они были частью его, как кожа, как звериная шкура. Теперь они обуза. Они волочатся за ним иссохшими лоскутами, зачерпывая песок, шурша гремучей змеей. Его рубаха лохмотьями развевается на ветру, из-за чего бесформенный силуэт стрелка похож на одинокого призрака, мечущегося по пустыне. Рубаха и брюки - вот и все, что осталось. Тяжелые кобуры больше не стучат победно по бедрам, да и свою шляпу стрелок давно потерял. Теперь его лицо открыто всему миру - изможденное, все в морщинах лицо. На нем застыло выражение сомнения, он словно не верит тому, что с ним случилось. Кажется, он сейчас заплачет.