Вокруг стрелка все еще вьется табачный дым, но теперь он только сединой путается в длинных волосах. А сигарета в его губах дрожит. Вместе с губами.
Яркая точка солнца бельмом горит в его глазах, но стрелок его не видит. Солнце, песок, пустыня, для стрелка ничего больше не имеет значения. Еще один город остался за спиной, но в этот раз все по другому. В этот раз впереди нет следующего города. Стрелок сделал свою работу. У стрелка больше нет цели. Стрелок теперь свободен.
Свободен.
***
Я облизываю сухие губы и решаю: все-таки нужно остановиться и попить.
Через боль я стаскиваю рюкзак, уже вросший лямками в мои плечи, бухаю его на песок и падаю на колени рядом с ним.
Сколько мне идти? Почти пять суток. Сколько я прошел? Иду второй день. Сколько у меня осталось воды?
Я подтаскиваю поближе громоздкий рюкзак, расстегиваю его и заглядываю внутрь.
- Твою-у-у, - мой протяжный стон тонет в песке, когда я без сил падаю в него лицом.
Колется.
Комитет распределения, сволочи, либо издеваются надо мной, либо просто понятия не имеют, что такое шесть лет свободы.
Я тоже пока не имею.
Но три литра воды! Три!
Было. Теперь у меня осталось всего два с половиной.
А еще десять банок тушенки и десять же пачек галет.
И коробок спичек. Ну, хоть что-то полезное.
Галеты я уже начал есть, а тушенка? Мне как ее открывать? В пустыне?
Скоты.
Я поднимаюсь, отряхиваю лицо и достаю из рюкзака бутылку. Она приятна наощупь - теплая, будто живая.
Что, мне уже стало настолько одиноко, что меня радует компания нагретой бутылки воды?
Да нет, пока нет.
Глоток. Один - надо экономить.
Этого не хватит, чтобы убить жажду.
Вода омывает рот и горло и проваливается в желудок так быстро, что я почти слышу звук смыва в унитазе.
Остается надеяться, что я дойду до бункера. Это единственное место в пустыне, где я смогу выжить. Там есть пища, там должна быть вода. Там точно есть приятная компания в лице Ивана Иваныча.
Я ухмыляюсь и через силу встаю.
Так вот ты какая, свобода.
Конечно, можно было попробовать обжаловать решение суда и остаться в ИКОТе еще на несколько дней. Можно было попробовать затянуть процесс на месяц-другой. Посидеть в камере, поспать на нарах, поесть нормальной пищи. Но какой смысл? Во-первых, в пустыню в любом случае пришлось бы уходить. Без адвоката оправдательного приговора мне не добиться.
Я снова саркастично ухмыляюсь и со старческим кряхтением закидываю рюкзак за спину.
А во-вторых, я устал. Возможно, я неуч и дурак. Возможно, в этом мире больше нет достойных мыслителей и мудрецов. Но единственным философом, слова которого я сейчас помню, понимаю и принимаю, для меня стал Иван Иванович. Да ну все это нахуй.
Я смотрю вперед. Пустыня суха и бесконечна. И я теперь - лишь ее часть. Не больше чем песчинка.
Что же, в конце концов, разве не этого я всегда хотел?
***
Шаг за шагом плывущий подо мной песок бледнеет, постепенно приобретая нездоровый синюшный оттенок. Я с трудом поднимаю голову.
Вечереет. Оранжевый глаз солнца сонно закрывается и медленно тонет в песке. За ним тянется последний обрывок светлого неба. А все остальное - глубокая ночная синева.
Два... Нет. Третий день.
Уже третий день клонится ко сну, а я все иду. Худо-бедно, но иду. Бреду. Волоча ноги, уже одеревеневшие и гудящие свинцом. Я перестал обращать на них внимание. И на все остальное.
Я даже не помню, как я прошел этот день. Перед глазами плыл песок и... все.
Мысли шипят и тают, не успев закончиться. Они как будто выползают на свет, чтобы умереть.
В желудке урчит. Я только сейчас обращаю на это внимание.
Я вообще сегодня ел? А пил? Не помню...
Я останавливаюсь и оседаю на песок. Ноги, видимо, не веря в отдых, все продолжают гудеть. Приливно гудеть, волнами. Я вытягиваю их.
Початая бутылка воды говорит мне, что я все-таки пил. Остается меньше двух литров. Я экономлю, как могу, но я уже иссушен до бессилья.
Сколько мне еще идти?
Наверное, день. Максимум два.
Если я правильно иду.
Иду я вроде в верном направлении, но...
Пустыня бесконечна и однообразна. Вернее не однообразна даже, а пуста. Я не знаю, куда я иду. Я только надеюсь, и то уже слабо.
Мне уже не хочется ни в бункер, ни в тень, никуда и ничего. Я волочусь вперед по инерции.
Мне надоела эта пустыня. И небо это надоело. Солнце мне надоело. Все мне надоело.
***
Я уже даже не удивляюсь. Не могу.
Старые знакомые.
Эта мысль так вяло просачивается в мое сознание, что сначала я не замечаю ее. Как и семьсот двадцать восьмого.
Моя голова чувствуется, как бочонок с горячей смолой. Тяжело и вязко. Я, будучи опытным бедуином, обмотал ее клоком от своей рубашки, но это совсем не помогает.