Иван Иванович разве что «О-ом» не тянет. Вот это нирвана, а Андрей еще моей задумчивостью был недоволен.
От этой мысли я холодею. И начинаю злиться.
- Ну, что вы все молчите, Иван Иванович? Сидите тут уже сто лет, если не больше! За такое время от одиночества уже совсем с ума сойти можно было! А тут - наконец-то с вами человек поговорить пытается! А вы и не рады. Нельзя так, - эта тирада только злит меня еще больше. Я вскакиваю со стола. - Ну! Что вы? Совсем ничего не скажете?! Ну и... - я замолкаю.
Черт. Я это все сейчас серьезно говорил?
- Я вот уже. Схожу, - бормочу я и, не глядя на скелет, разворачиваюсь на каблуках.
Черт! Это что сейчас вообще было?!
Я выхожу на улицу, тяжело дыша и сжимая кулаки.
Так я на себя еще никогда не злился. Даже тогда, когда пытался извиниться перед семьсот одиннадцатым. Чувствую себя сейчас как-то... Будто провалился куда-то. Как перепивший именинник, которого несет, который уже всех раздражает и сам это понимает, но остановиться не может.
Психопат, точно.
А ведь это только первый день.
Точно, растворюсь я здесь.
***
Не помню такого злого солнца. Наверное, с климатом что-то творится.
Первые дни были мучительны. Иногда я по-настоящему задыхался. Мне не хватало воздуха, а тот сухой горячий ветер, которым я раздувал свои легкие, обжигал меня изнутри. Несколько раз, выходя из тени, я падал в обморок. Я просыпался из-за пекла на спине. Я обгорал. Вся кожа пузырилась и шла блином. Я горел снаружи и пыхал жаром внутри. Я до крови расчесывал плечи и бока, запутываясь пальцами в лохмотьях отошедшей от тела кожи.
Голова была полна свинцовой пустоты, ее одновременно уносило к небу и тянуло к земле. Меня рвало так, что глаза лезли на лоб.
Сейчас я привык. Мои спина и шея уже перестали гореть, волдыри давно сошли. Кожа приобрела грязный цыганский оттенок. Теперь я настоящий бедуин.
Сам понимаю, что это глупо. Что ребячество и идиотия. Но к Ивану Ивановичу я больше не заходил. Обиделся я на него. Не хочет говорить - ну и ладно, ну и пусть. Я ему тут тоже не шут гороховый.
Думаю, я был прав насчет ИКОТы. По-моему, я проникся ее идеей. Нет, от ее шизофренической реализации мне до сих пор не по себе. Я этого до сих пор не понимаю. Но идея. Идея - хороша. Достаточно отстраненно и нейтрально, чтобы не повторять прошлых ошибок и не прийти снова к началу цикла, но при этом - достаточно динамично, чтобы не топтаться на месте.
Дни проходят мучительно медленно и ленно. Но все дни одинаковы. День за днем песка и солнца пустыни, день за днем крошеного кирпича и заброшенных кабинетов. День за днем застиранного неба. День за днем холодных консервов и безвкусной воды. От консервов меня уже выворачивает. Я просто стараюсь проглотить их и забыть, как можно быстрее.
Дни проходят медленно, но я не помню ни одного.
Сколько я здесь?
Я сбился со счета.
Я ходил в бункер уже... Десять раз? Двадцать?
Нет, не помню.
Я перестал запоминать походы в бункер, когда возвышенный ужас от пустого вакуума выродился в развлекательный онанизм фантазии. Бункер превратился в комнату страха, а она мне быстро наскучила. Даже погружение в потустороннюю, загробную пустоту превратилось в рутину.
Надо будет столкнуть эту работу на Ивана Иваныча, он у нас тут спец по дзенской философии. Пустота - это его.
Иногда меня распирает жажда деятельности. В ИКОТе со мной редко такое случалось. А здесь, бывает, прямо подзигиваю. Энергичность, приподнятое настроение, надо что-то делать, делать!
А что?
Крылатой пружине на взводе некуда распрямляться и она, напрягаясь, начинает давить, начинает чесаться в мозгу и дрожащих руках, ходить ходуном и раскачивать меня из стороны в сторону, как ломающегося наркомана.
И чем дальше, тем сильнее.
Первые дни я провел, шатаясь туда и сюда. Обгорая и вялясь, я снова и снова вспахивал ботинками песок вокруг здания и вокруг дольменов. Я пересчитал их все. Семьдесят восемь. Я пересчитывал их несколько раз. Но ничего не менялось, их всегда было семьдесят восемь. И до сих пор их семьдесят восемь. Я в этом абсолютно уверен. Я несколько раз обошел все кабинеты в поисках хотя бы чего-нибудь. Не нашел. Потом я решил перетащить все деревянное в один кабинет, на первый этаж. Перетащил. Первоначально замысел был в том, чтобы материал для факелов всегда был под рукой. Но поверхностный самоанализ показал, что все это было просто от нечего делать. В общем-то, потому же я даже решился на доскональную инвентаризацию хранилища. Там я нашел все, кроме того, что искал в кабинетах.
Фонари и батарейки, одеяло и подушку, горелку и газ, в общем, все, что нужно для комфортной жизни. Там был даже запас одежды - туфли, пиджаки, брюки, рубашки, даже галстуки, - но я уже привык к изодранным брюкам, однорукому пиджаку и разношенным туфлям.