Я бежал, пока ноги не превратились в смешанный с опилками и гвоздями пластилин. Потом я тащился. Ковылял, загребая ногами песок. Я остановился, только когда земля начала кружиться и качаться, как палуба тонущего корабля. Глаза прострелила белизна, и я понял - сейчас я потеряю сознание. Только тогда я разрешил себе упасть. В здание я заполз на четвереньках.
Не думаю, что я в состоянии придумать сейчас хоть что-нибудь.
Я снова смотрю на чистый лист, испытывая какую-то глупую ответственность.
Зачем мне вообще это нужно? Лег бы себе, да лежал. Отлеживался бы целую неделю.
Ах, да, точно. Чтобы не сойти с ума. Взять свое воображение в кулак и направить куда-нибудь в другую сторону от одушевления камней.
И что, мемуары?
Я закрываю глаза и проношусь сквозь все, что было. На закрытых веках, как на экране проектируются образы. Песок, солончак, небо, песок до неба, здания ИКОТы, камни... Вокзал, кассирши, директор. Треплемые песчаной бурей очереди к избирательным кабинкам. Камень на кресле... Лица, лица. Хмурое лицо Петра Тимофеича, улыбка Анджелки, предсмертное спокойствие Андрея...
Внутренности поджимаются. Мне хочется открыть глаза, откинуть это все, но я продолжаю мучать себя.
Вмятины на столе семьсот одиннадцатого, пустая камера и дверь с окошечком для еды. Анджела, жалко смотрящая на меня с соседних нар. Суровый кактус-следователь, дымящаяся сигарета перед ним. Судья, со смаком стучащая молотком. Ее лицо, отстраненное и закрытое, когда я сказал ей про «самоубийство». Она так резко изменилась... Что, ее тоже укусил тот приказ? Оторвал кого-то близкого?
А потом - снова песок, песок до неба.
Я встряхиваюсь и снова смотрю на посеревший от времени лист.
Нет, про свою жизнь я точно писать не буду. И так я все помню, хоть и хотел бы забыть.
А про что тогда? Про что писали раньше?
Я вспоминаю те книги, что успел прочитать.
Сейчас даже исторические описания читаются, как сказки. Раньше все было по другому. Раньше было так много всего. Были города, были леса, были реки. Дожди, снега. Толпы людей, столько разных дел. Я даже представить все это могу только размыто, статично. По все тем же книжным описаниям и картинкам.
Тук-тук-тук.
А вот ИКОТы не было. По крайней мере, я ни у кого не читал про ИКОТу. Хотя нет, наверняка она была.
Тук-тук-тук.
Просто кому в голову может прийти писать про ИКОТу?
Тук-тук-тук.
Раньше люди так много всего придумывали. Целые миры. У них был почти бесконечный запас вдохновения. Столько материала для сублимации. А у меня что? Песок и три здания. И все, и ничего я больше... Что это?
Тук-тук-тук.
Я поднимаю глаза на Ивана Иваныча. Он все еще светится в солнечных лучах, но... Он больше не скелет. Его голова окружена пушистым венцом светлых волос. Солнце превратило их в облачный, почти святой нимб. Из светлого пятна его лица иногда выскакивают ослепительные брызги. Он в очках.
Тук-тук-тук.
Он печатает что-то на своей машинке. Его пальцы торопливо скачут по клавишам, отстукивая сухую лязгающую дробь.
Тук-тук-тук.
- Иван Иванович?.. - я не знаю, зачем я это сказал. Как во сне, я просто наблюдаю за самим собой.
Тук...
Его пальцы замирают. Солнечное пятно лица поднимается и вопросительно смотрит на меня отблесками очков.
- Вы... вы как здесь... очутились?
Он ведет головой, оглядывает кабинет, смотрит за окно. Потом снова поворачивается ко мне и, наконец, произносит спокойно:
- Умерев, наверное. Не мешай.
И снова склоняется над машинкой.
Тук-тук-тук.
Я смотрю на свой чистый лист.
Как это? Что это?
Я крепко закрываю глаза и обхватываю голову руками, зарывая пальцы в волосы.
Не может быть, нет. Я в это не верю. Я же в здравом уме, это точно. Или что, все, я уже не осознаю реальность такой, как она есть? Утонул в безумии? Да нет же, если это галлюцинация... Такая реалистичная. Нет.
С замиранием сердца я разжимаю глаза и смотрю на Ивана Иваныча.
Солнце уже ушло светить в другие окна. Иван Иванович сидит пожелтевшим от старости скелетом, как всегда и сидел. И нет на нем никаких волос и очков - только пустые глазницы и дурацкая костяная ухмылка.
Облегчение наполняет меня, как воздушный шар, и отрывает от стула. Пошатываясь на негнущихся ногах, я выхожу из кабинета и даже не оглядываюсь. В коридоре я на несколько минут прижимаюсь лбом к стене. Меня колотит усталость, будто бы я только что экзамен какой-то сдал.
И сомнение.
Нет, не надо сомневаться. Надо хотя бы себе верить. А то сомнение только глубже в это болото может завести.
Я отталкиваю лбом стену и направляюсь к себе.