- Что, архивы разгребают что ли?
- Пойдем-пойдем, - с какой-то затравленной боязнью говорит ошарашенный Василий.
От его ошеломленного вида мне в живот начинают стучаться тревожные предчувствия.
***
- Вот, привел, - облегченно выдыхает Вася, заведя меня в приемную отдела судопроизводства. В помещении Вася сразу обрел уверенность и приосанился. Видно, что снаружи ему, как и мне, было не по себе.
Я сразу узнал Лизавету Федоровну. От ее по-деловому взбалмошного вида даже моя тревога на мгновения замирает в животе и тепло улыбается минувшим дням. То самое чувство, когда спустя много лет увидел в толпе знакомое лицо на улицах чужого города. И пусть это далеко не самый твой близкий знакомый, но знакомый, у которого можно что-то спросить, которому можно что-то рассказать. А потом с печальной улыбкой пойти в пустую одинокую квартиру и ностальгично напиться.
Услышав нас, секретарша отрывается от своего занятия - формирования полутораметровой стопки уголовных дел - и кивает:
- Отлично! Мы уже хотели гонца за вами высылать! Вот, - она выуживает откуда-то из-за стола листок и протягивает его мне, - распишитесь. Вон ручка на столе.
Я неуверенно беру листок и читаю. Приказ о реабилитации...
- В смысле, реабилитация?! - сразу взъерепенивается Вася. - У него нарушений на...
Я не слушаю, ни что говорит Вася, ни что ему отвечает секретарша. Их голоса превращаются просто в шум.
«... в связи с приказом восемь тысяч семьсот двадцать «О расформировании Органа Временного (Постоянного) Единого Законодательного Управления и подотчетных ему, трам-пара-пам-пам, пам-пара-пам» реабилитировать...»
Так и написано. Трам-пара-пам-пам...
Расформировании...
- Как это расформировывается?.. - тихо говорю я одновременно с Васей.
- Как это расформировывается?! - горячо вскрикивает Вася одновременно со мной.
Я поднимаю глаза на секретаршу.
- Вот так. Расформировывается, - говорит она певуче и расплывается в легкой улыбке. Такой знакомой мне спокойной улыбке. - Все! Вот и все!
Я тупо смотрю на секретаршу. Она, пританцовывая, подходит к окну, раздвигает руками жалюзи и, глядя на дымящие костры, еще раз повторяет:
- Все!
И в этот же момент мимо окна проносится вниз трепещущее костюмом тело.
***
- Куда же вы?! Распишитесь об ознакомлении... - слова Лизаветы Федоровны стремительно отстают и остаются где-то позади. За мной поспевает только чеканка моих каблуков.
Вот так, вот так расформировывается. Сразу надо было догадаться. Что, встали, наконец, перед тем самым выбором? Встали?! Шизофрения или самоубийство. Не захотели окончательно с ума посходить, да?! Понимаю, как я вас понимаю! Это страшно, это так страшно! А в нашем случае - совсем невозможно. В нашем случае и выбора-то нет, как ни поверни - самоубийство. Так что, может быть, и захотели. Может быть, и отдались безумию. Может быть, я вас все-таки и не понимаю. А, да какая разница! Черт с вами, черт с пониманием!
Я выскакиваю наружу и втыкаюсь в плотную, двигающуюся и дышащую человеческую массу. Они, танцуя на ходу, расползаются по отделам и кабинетам. Они, напевая и бубня какой-то простенький марш, готовятся к последнему безальтернативному выбору. Я проталкиваюсь и протискиваюсь сквозь обжимающую меня толпу. Я с остервенением распихиваю плотный строй, прокапываю, прорываю и прогрызаю себе дорогу через душную потную толкучку. Я брыкаюсь и лягаюсь, я рычу на пострадавших от моих локтей и кулаков и просто рычу от злобы и отчаяния. Я запутываюсь ногами в чужих ногах и в телах тех, кто уже отдался безумию или освободился от безумия. Я отпинываю мертвые руки и ноги, и головы, и тела, запинаюсь о них, почти падаю, рискуя быть затоптанным, но встаю и снова отпинываю, снова отбрыкиваюсь, снова прорываю и прогрызаю. Я хрипло дышу и закашливаюсь от набивающегося в ноздри и проскакивающего в горло пепла.
Сквозь кромешную макабрическую радость я пробиваюсь туда, где, может быть, еще остался мой последний шанс изменить хоть что-то, спастись. Хотя бы самому.
***
Анджела, уже притоптывающая босыми ногами на подоконнике в такт мычащему под окном: «Пам-пара-пам-пам, пам-пара-пам», ойкает, когда я хрустом проламываюсь сквозь дверь и, запнувшись о порог, падаю перед ней на колени.