— У тебя был хороший учитель, девочка, — Герий, разменявший уже восьмой десяток, сидел на стоящей у стены грубо сколоченной лавке и с удовольствием следил за тем, как его новоявленная помощница, склонившаяся над большим столом, ловко отмеривает засушенные травы. — Очень хороший, девочка. Но сразу видно, что всю жизнь прожил в городе.
— Почему вы так думаете, господин Герий? — женщина ненадолго выпрямилась и тыльной стороной ладони отодвинула со лба выбившуюся из причёски прядь.
— Так ты ж какие травы-то берёшь, а? — старик хитро прищурился. — Все сушёные. А птичьи лапки у нас и свежие есть! Только за порог шагни да руку протяни!
— Так не цветёт же сейчас птичья лапка, господин Герий!
— А корешки?! — в голосе деревенского колдуна прорезалось ехидство. — Это сушить корешки нельзя — весь толк пропадает, а свежие, они получше метёлок будут! Да и перестань ты меня господином-то величать! Сколько уже долдоню, а?! Дедом зови! Или дедушкой. Раз уж навязалась на мою голову, — ворчание Герия пошло по проторенному пути: дальше следовало ожидать возмущения бестолковостью новоявленной ученицы, её совершенно неприличной страстью перекладывать нужные вещи в непривычные места, наводя какой-то там непонятный порядок, совершенно варварской привычкой мыться едва ли не каждый вечер… А дня четыре назад к этому списку добавились ещё и визиты деревенских кумушек, повадившихся заскакивать на огонёк и болтать «о женском». В этом, собственно, не было ничего плохого, да вот только Герий совершенно случайно — а подозревать такого уважаемого человека в преднамеренном подслушивании бабьей болтовни было бы верхом бестактности — услышал, как кто-то предложил испытать на нём травки, повышающие мужскую силу. Мол, если уж и на старого козла подействует…
Женщина не отвечала, привычно не замечая того, что не относилось к делу. Злобы в колдуне не было, желания навредить — тем более. Во всяком случае, каменный охранник, оставленный бывшим сыном, пропускал его мимо себя спокойно, даже взглядом не провожал. Лежал, свернувшись, неподалёку от калитки в шатком плетне. Мёртвым камнем притворялся, каким, строго говоря, и был. Да только не обманывала уже эта мёртвость никого в селении. Уже неделю не обманывала. После того как Фунсия, сорокалетняя вдова охотника, баба злоязыкая и злопамятная, лишилась головы, едва только всунувшись во двор. Никто из видевших это и понять ничего не успел, настолько стремительным оказался взмах каменного хвоста, расплескавший кровавые брызги едва ли не на половину деревни.
Кулий, приведённый к дому колдуна одним из вездесущих мальчишек, только крякнул: требовать виру за убийство с бога может разве что лишённый ума. Да и выяснять причины… Поморщив некоторое время лоб, вождь объявил тогда, что погибшая сама виновна в своей смерти, с чем собравшиеся, помявшись, согласились — вздорный характер Фунсии привёл к тому, что даже оба её сына предпочли покинуть поселение, женившись на девушках из соседних деревень и уйдя в примаки. Мать не забывали, конечно, слали с оказией то одно, то другое, но всё через других…
Как ни странно, случившееся не заставило людей сторониться чужачки. По причине ли почтения к богам или же благодаря растяпистости живущей по соседству молодой мамаши, не углядевшей за малолетним чадом и обнаружившей его швыряющим мелкие камешки в каменного исполина — кто знает?
К слову сказать, совсем уж без потерь ни мамаше этой, ни дитю обойтись не удалось — сначала богохульник крепко получил хворостиной по заду, а позже и вернувшийся с охоты муж и отец, ещё по дороге к дому оповещённый добрыми соседями, объяснил супружнице пагубность излишнего увлечения болтовнёй с подругами.
В общем, довольно скоро деревенские сообразили, что если не желать зла пришлой, чужой бог не тронет. А чего этого самого зла желать? На мужиков семейных не заглядывается, ведёт себя скромно, другим не пакостит, нос не задирает… С другой стороны — и про город расскажет не чинясь, и про моды тамошние, и бедам женским посочувствует… Вот и стали живущие поблизости кумушки стягиваться перед закатом, прихватив кто пирожков свежих, кто чуток медку дикого, а кто и мясных полосок вяленых — и хозяйству не в убыток, и есть, чем рот занять, подруг выслушивая.