Все быстро расселись.
Только тот здоровенный сутулый парень, на которого я еще раньше обратил внимание, не садился.
— Можно спросить? — сказал он неторопливо. — Мы сами с Украины… Приехали сюда с хоспиталем. Документов у нас нет.
— Так-так, — сказала Марья Алексеевна, — эвакуированные?
Все трое кивнули.
— И ни у кого нет документов?
— Ни у кого нету. Школа у нас сгорела… — оправдываясь, сказал худенький мальчик с грустными черными глазами. Он был в опрятной темной курточке, в узких, чуть коротковатых брюках и в огромных, взрослых, наверное отцовских, ботинках. — Ни у кого нету, — повторил он еще раз все тем же извиняющимся тоном.
— Так-так, — еще раз сказала Марья Алексеевна. — Ну ничего… Никаких документов вам здесь и не нужно. Просто вы мне сейчас немного о себе расскажете… Как вас зовут, где вы жили. И все. И никаких документов…
Она села за стол, обмакнула перо в чернильницу и приготовилась записывать.
— Борц, — сказал увалень с маленькими медвежьими глазками. — Борц Григорий Захарович…
Он рассказал, что они жили в Житомире, что отец его работал в «Заготзерне», а теперь неизвестно, где он, а мать работает медсестрой в госпитале.
Худенького мальчика, который рассказывал про то, как сгорела школа, звали Витя Черненко. Он приехал с дядей и тетей. Родителей у него не было.
Записав все про него, Марья Алексеевна посмотрела на меня.
— А ты, — сказала она, — тоже эвакуированный?
Я кивнул.
Я не вполне был уверен, могу ли я считать себя эвакуированным. Но теперь, после того как я кивнул, мне уже неудобно было признаться, что в кармане у меня лежит новенькая, словно вчера выданная метрика и справка о том, что я успешно перешел в седьмой класс 635-й школы Свердловского района города Москвы. Сказать, что у меня есть документы, — это значило признаться в том, что у меня школа не сгорела, что я никогда не был под бомбежкой и вообще, что называется, не нюхал пороха.
— Сазонов… — сказал я хрипло. — Моя фамилия Сазонов…
И вдруг я понял, что могу сейчас сказать про себя все, что захочу, и мне поверят, и запишут в классный журнал, и так это и останется… Могу сказать, что у меня тоже нет ни папы, ни мамы. Могу сказать, что я жил не в Москве, а в Житомире, что перешел не в седьмой, а в восьмой класс. Ведь на мне это не написано. Вот Петька Ивичев перешел в седьмой, а я сначала подумал, что он в пятом…
У меня даже дух захватило.
— Так-так, — сказала Марья Алексеевна, — Сазонов… Имя?
И тут я сказал:
— Феликс…
Марья Алексеевна, видно, не расслышала.
— Как? — переспросила она.
— Феликс, — твердо повторил я.
Парень, которого все называли «Чапай», усмехнулся, открыв ослепительно белые зубы и, приложив руку к уху, сказал громко, на весь класс:
— Как? Как? Хве… А дальше?
— Чапаев, не паясничай! — строго сказала Марья Алексеевна.
Я удивился, услышав, что она всерьез назвала этого парня с чубом Чапаевым. Я думал, это его так ребята прозвали, а оказывается, у него просто фамилия была такая — Чапаев.
У нас в Москве не всякого могли назвать этим именем. Это надо было заслужить. В каждом дворе был свой Чапай и в каждой школе тоже. Чапай — это значило самый отчаянный, самый храбрый, всеми мальчишками признанный вожак и любимец.
— Чапаев, не паясничай! — сказала Марья Алексеевна. — И не показывай свою некультурность. Замечательное имя, очень красивое. — И, заглянув в свои записи, она раздельно произнесла: — Фе-ликс…
Как только я понял, что чубатый Колян на самом деле вовсе не Чапай, что Чапаев — это просто его фамилия, он сразу померк в моих глазах. Мне стало легко и весело.
— Меня назвали так, — сказал я небрежно, — в честь Феликса Дзержинского. Мой отец работал с Дзержинским. Феликс Эдмундович умер как раз когда я родился. Поэтому мне дали такое имя — Феликс. То есть я родился через год. Но это неважно.
Я победоносно оглянулся на Кольку Чапаева и на других ребят. Но ни на кого это, кажется, не произвело особого впечатления.
Марья Алексеевна сказала:
— Как же, как же… Феликс Эдмундович Дзержинский был одним из выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства. Вот пусть нам кто-нибудь сейчас напомнит, какую важнейшую государственную комиссию возглавлял Дзержинский в первые годы советской власти.
У всех сразу стали скучные лица, как на уроке. Только Борц с видимым удовольствием встал и ответил полным ответом:
— Можно я скажу? В первые годы советской власти Феликс Эдмундович Дзержинский был председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией…