Около двух часов сила шторма пошла на убыль, и я впервые вспомнил о лодке. С ужасно замирающим сердцем я пробрался к бухте, где мы вытащили ее на берег. Она была в высоком и сухом месте, а ее фалинь был привязан к крепкому валуну. Но теперь от нее не осталось и следа, не считая рваного конца каната, обвязанного вокруг камня. С приливом вода поднялась до ее уровня, а волны и ветер разорвали непрочный фалинь. То, что осталось от лодки, к этому времени уже качалось близ Толчеи.
Положение дел сложилось еще то. Джон должен был навестить меня на следующий день, но мне предстояло мерзнуть еще двадцать четыре часа. Конечно, был еще и сигнальный огонь, который он оставил, но мне не хотелось его использовать. Этим я объявил бы свое поражение и признал всю экспедицию фарсом. Я был в отчаянии, но держался, и когда погода совсем улучшилась, я решил сделать все, что было в моих силах, поэтому вернулся к обломкам лагеря и попытался прибраться. Ветер все еще дул слишком сильно, чтобы сделать что-нибудь с палаткой, но неприятных морских брызг уже не было, и я смог разложить постельные принадлежности и еду на просушку. Я достал из свертка сухой свитер, и так как носил рыбацкие сапоги и штормовку, мне удалось вернуть себе хоть какой-то комфорт. Также я сумел наконец зажечь трубку. Я обнаружил уголок под холмом, который давал крохотное убежище, где и устроился, чтобы провести время наедине с табаком и собственными мыслями.
Примерно в три часа ветер совсем стих. Но мне это не нравилось, так как мертвое затишье в Норлендах часто предвещает новую бурю. На самом деле я не припомню времени, когда вообще не было ветра, зато слышал, что когда такое происходило, люди выходили из своих домов и спрашивали, что стряслось. Сейчас же стояло мертвое безветрие. Море пока еще было в бурном, беспорядочном волнении, волны неслись, как потоки, крутящие колесо мельницы, и собирался туман, скрывающий Халмарснесс и все остальное вокруг, за исключением узкого участка серой воды. От прекращения грохота бури место стало казаться неестественно тихим. Нынешний шум моря в сравнении с утренним рокотом выглядел не более чем невнятным бурчанием или эхом.
Пока я там сидел, у меня возникло непривычное ощущение. Казалось, что я одинок, отрезан не только от своих друзей, но и от обитаемой земли, более чем когда-либо прежде. Казалось, будто я в маленькой лодке посреди Атлантики, только еще хуже, если вы меня понимаете, — одиночество среди пустоты, которую при этом окружали и пересекали людские сооружения, и в то же время я чувствовал себя за пределами человеческих познаний. Каким-то образом я пришел к краю того мира, где находилась жизнь, и был очень близок к миру, в котором была лишь смерть.
Сначала я не думал, что в этом чувстве присутствовал большой страх, — в основном, непривычность, но такая, что внушает трепет, не вызывающий волнение. Я попытался сбросить с себя это настроение и встал, чтобы потянуться. Там было мало места для упражнений, и когда я, пройдя затекшими ногами вдоль рифа, соскользнул в воду и намочил руки. Было немыслимо холодно — само воплощение смертоносного арктического льда, настолько холодного, что он, казалось, обжигал и обелял кожу.
Тот момент я считаю началом самого неприятного эпизода своей жизни. Внезапно я стал жертвой черного уныния, пораженный красными огнями ужаса. Но это был не цепенящий ужас: мой разум остро работал. Мне следовало попытаться приготовить чай, но топливо все еще было сырым, и лучшее, что я смог сделать, это вылить полфляги бренди в чашку и выпить. Это не согрело мое озябшее тело должным образом, но, поскольку я очень уравновешенный человек, ускорило работу моего ума вместо того, чтобы его успокоить. Я почувствовал, что нахожусь на грани детской паники.
Одно, думал я, теперь было четко видно — значение Скула-Скерри. Благодаря какой-то природной алхимии, о которой я мог лишь догадываться, он находился на пути, на котором действуют чары севера, на маршруте притяжения того жестокого морозного Предела, к которому человек может подойти, но который ему не покорить и не понять. Хотя широта была всего 61º, там свертывалось складками пространство, и остров был краем света. Птицы понимали это, и старики севера, примитивные, как эти птицы, тоже. Поэтому незначительной шхере было дано имя ярла-завоевателя. Старая церковь это понимала, потому и была построена капелла, чтобы изгнать демонов тьмы. Мне стало интересно, что узрел отшельник, чья обитель находилась на том самом месте, где теперь съежился я, что он видел в зимней мгле.