Он рассматривал её с большим интересом, как собственно, всех барышень, и думал: «Дела в империи, видимо, идут совсем плохо. Некрасов, помнится, тоже к барышням не равнодушен был и обращался по–свойски: «в горящую избу войдёт, коня на скаку остановит», а теперь не обращаются, теперь в строй ставят. Старик бы порадовался, его прогнозы сбылись окончательно. Да и куда барышням деваться, если работать в империи больше негде, да и денег не платят, опять одни «трудодни».
Наконец, барышня обо всё доложила и перешла к сплетням и слухам. Это уже был их «внутренний ритуал». Просто все барышни стояли у Сергея в штате. Человек он был добрый, чем мог помогал им, и они в силу природной женской привязанности, как могли старались и служить, и услужить. Конечно, Сергей не лишал их такого удовольствия, как сплетни и слухи, а главное, возможности высказаться.
Барышни его любили. То пирожков притащат, то пригласят на вечерний «капустник», то на двери мелом напишут: «Командир у нас дурак, а зам по тылу дурачок».
В общем, воинская часть жила обычно — необычной жизнью. Обычной, в плане учений, занятий, проверок, а необычной в том плане, что весь полк на редких учениях эмитировал один исправный танк. Дивизию — несколько танков. Сокращать уже было некого, но слухи о сокращении кем–то целенаправленно нагнетались, и это делало службу абсолютно бессмысленной. А на стыках происходили самые невероятные вещи, как, например, женские ночные дежурства на КПП, надписи на дверях и т. д.
Не успел Сергей войти в свой кабинет, как туда же ворвался начальник КЭЧ и с ходу начал шёпотом «канючить» квартиру для своей любовницы: «Я знаю, у тебя квартира освобождается, отдай её официантке Наташке…».
Сергей обещал подумать. С уходом начальника КЭЧ он вызвал к себе Наташку и спросил: «Сколько тебе лет, радость моя?»
— Восемнадцать — бодро ответила она, — и кокетливо продолжала: «А зачем вам?».
— И зачем тебе это старый, похотливый козёл? — продолжил допрос Сергей.
Она вся покраснела и стала объяснять, что живёт их 14 человек в двухкомнатной квартире, а начальник КЭЧ обещал ей дать квартиру.
— Да, это бомжатник — пробормотал про себя Сергей, наследие «царского режима». Отношение к невоенным ещё хуже, чем к военным. Условия, в которых живёт местное население, вообще ужасны. Но куда им деваться, если кормиться они могут только вокруг воинских частей. А в воинских частях пустого жилья прорва, но не положено его отдавать, пусть лучше рушиться.
Вслух, как можно дружелюбней, он сказал: «Значит так, Наташка, пока ты лицо гражданское, квартиру тебе никто не даст. Пиши бумагу, что изо всех своих девичьих, хоть и подорванных сил, хочешь стать рядовым нашей части. Станешь рядовой, получишь квартиру. Этого козла забудь. Скоро сюда приедет толпа лейтенантов — «ботаников», яйца у них через неделю будут, как у страусов, познакомишься и выйдешь замуж. Всё поняла?».
— Всё, — промямлила Наташка и собралась уходить.
— Стоять, — остановил её Сергей и протянул лист бумаги.
— Пиши. Начальнику военкомата, прошу…, — и он начал диктовать текст.
— Военкому можешь отдаться, если понравится, если не понравится и начнёт пальцы загибать, опять ко мне. Всё поняла?
— Всё, — закивала Наташка.
— Ну, терпения тебе, — проводил её Сергей ободряющим словом.
Ради дальнейшего повествования здесь уместно заметить, что насколько его любили женщины, подчинённые ему солдаты и офицеры, ровно настолько же его не любили равные ему по должности и вышестоящие офицеры.
Карьерный рост Сергея абсолютно не интересовал. В его роду было несколько лихих казаков. Был один, довольно высокого ранга военный, погибший в озере Байкал вместе со слетевшим с рельсов поездом. Но он о них мало что знал, а потому и тянуться ему было не за кем. Время его службы было хоть и удачно с точки зрения карьерного роста, так как всюду шли локальные конфликты, но само участие в них выглядело как бесчестие. Интриговать он не хотел, так как был наблюдателен и видел, что сила рождает такую же противодействующую силу. В интригу можно было «войти», но из неё невозможно было выйти.
С уходом Наташки Сергей ощутил какую–то внутреннюю пустоту, и в голове окончательно утвердился вопрос: «А что я здесь делаю?». Явно проявилось желание на чём–то сосредоточиться. Он вдруг обнаружил, что сосредоточиться он способен только на делах службы. Он не знал, радоваться ему этому открытию или впасть в тоску, так как выходило, что остальные грани жизни ему неизвестны.