Если я люблю в тебе, мой господин, только то,
Что ты любишь сам, не презирай
Дух любви, внушаемый другому.
Здесь, по словам доктора Хильдебрант, почитатель снова обратился к ней «мой господин». Мы опять видим откровенное заявление о любящих душах. Однако в этом контексте — если любовь не является физической, сексуальной страстью — последние три строчки звучат совсем не к месту. Вот они:
То, что я хочу узнать в твоем прекрасном лице,
Люди не могут понять рассудком:
Тот, кто хочет учиться, может только умереть.
В салоне микроавтобуса наступила гнетущая тишина.
— Можно мне посмотреть? — наконец попросил Беррелл, и Маркхэм протянул ему томик стихов, — «Тот, кто хочет учиться, может только умереть», — прочитал вслух глава бостонского управления.
— Да, — сказал Сэм. — Совпадение по меньшей мере очень странное, если принять в расчет нынешнее развитие событий.
— Но это же какая-то бессмыслица, — заявил Беррелл. — «То, что я хочу узнать в твоем прекрасном лице, люди не могут понять рассудком». Сэм, вы действительно полагаете, что поклонник доктора Хильдебрант хотел передать ей, что он собирается кого-то убить? Этот субъект ждал пять с половиной лет возможности осуществить свой замысел?
— Не знаю, Билл.
— А что хотел сам Микеланджело сказать словами о том, что люди не могут понять то, что он хочет узнать?
— Микеланджело имел в виду, что люди понимают превратно не только его самого, но и ту любовь, которую он испытывает к Кавальери, — объяснила Кэти. — Он говорил юноше, что, хотя современники видят в этой страсти лишь нечто греховное и порочное, на самом деле речь идет о чем-то божественном, о любви, которую по-настоящему можно понять только после смерти, узнав Бога.
— Вот тут я ничего не понимаю, — признался Маркхэм. — Почему меня так тревожат эти последние три строчки, если стихотворение воспевает только духовную близость? Фундамент любви Микеланджело к Кавальери представлял собой нечто более глубокое, чем простое физическое влечение, но с ваших слов, доктор Хильдебрант, я понял, что в ней присутствовала сексуальная, точнее гомосексуальная, составляющая. Это так?
— Да.
— А как же та строчка про прекрасное лицо? — вмешался Беррелл. — Вы хотите сказать, Сэм, что эта строчка не выпадает из контекста остального сонета только в том случае, если поклонник доктора Хильдебрант является гомосексуалистом? Значит, женщиной?
— Возможно. Почитатель доктора Хильдебрант должен был понимать истинный смысл сонета, фон, на котором он был написан. Как подсказывает мне опыт, разумно предположить, что это действительно так.
— Но в таком случае из этого следует, что почитатель доктора Хильдебрант и убийца Кэмпбелла — совершенно разные люди. Если судить по отпечаткам ног на песке, в убийце Кэмпбелла больше шести футов роста. Доктор Хильдебрант, у вас на факультете нет лесбиянок шести футов пяти дюймов роста?
— Боюсь, нет.
— Эта скульптура весила дай боже. Управиться с ней одному было очень трудно. А все указывает на то, что ее доставили на место целиком. Вы сами видели, Сэм. Трем моим людям потребовалось десять минут, чтобы загрузить скульптуру в машину. Это означает, что тот сукин сын, который перетащил ее из соседнего дома вверх, в гору, до сада, обладает недюжинной силой. Нам известно, что он был один, поскольку на песке остались следы, ведущие туда и обратно только по разу.
— Да.
— Итак, Сэм, что вы на это скажете? Вы по-прежнему полагаете, что автор записок, адресованных доктору Хильдебрант, и есть убийца Томми Кэмпбелла? Этот человек должен быть гомосексуалистом?
— Возможно, он гомосексуалист, — перебила Кэти. — Но не обязательно женщина.
— Что вы хотите сказать? — спросил Маркхэм.
— Агент Маркхэм, вы сами говорили, что строчку Микеланджело о физической близости не нужно понимать буквально, так? Может быть, мой почитатель имел в виду мою работу, точнее, книгу?
— Да.
— В таком случае, быть может, мой почитатель говорил не про мое лицо, а про чье-то другое.
— О чем это вы? — вмешался Беррелл.
Но Кэти увидела, что специальный агент Маркхэм уже все понял. Он тотчас же опустил взгляд на книгу, лежавшую у него на коленях. Этот экземпляр «Спящих в камне» по его просьбе взяли в библиотеке округа Уэстерли.
На обложке было лицо самой известной скульптуры Микеланджело.
Его Давида.
Глава 9
Выйдя из душа, Скульптор насухо вытерся посреди мастерской. От него пахло чистотой, добытой усердным трудом, как от операционной, где царит стерильная чистота, или как от хорошо выполненной работы. Да, теперь единственным напоминанием о былом беспорядке оставалась куча грязной одежды в раковине. Скульптор не собирался снова ее надевать, даже прикасаться к ней до тех пор, пока не настанет время возвращаться в дом. Тогда он бросит все вещи в стиральную машину, а потом накормит отца ужином. В чистое Скульптор тоже не стал облачаться, потому что ему нравилось быть голым. Он предвкушал, как останется в таком виде до самого вечера, когда будет сидеть в приятном полумраке гостиной, потягивая итальянское вино и смотря на догорающие в камине чертежи своего «Вакха».
Но сначала Скульптору требовалось проверить действенность своей методики, убедиться в том, что его первый экспонат попал в выпуски новостей. Проявив терпение, он ни разу не взглянул на мониторы до тех пор, пока не закончил наводить порядок на рабочем месте. Наконец человек, которого когда-то звали Кристианом, поднялся на прозекторском столе на второй этаж. Теперь смазанный механизм лебедки шумел совсем не так сильно. Отключив звук, поступавший из отцовской спальни — первая сторона пластинки Скарлатти прокручивалась уже по четвертому разу, — Скульптор голым уселся за письменный стол и включил звук телевизора с плоским экраном как раз в тот момент, когда канал «Фокс ньюс» передал эфир местной студии.
Скульптор не узнал миловидную молодую женщину с рыжими волосами и изумрудно-зелеными глазами, поскольку никогда не смотрел местные новости и вообще крайне редко сидел перед телевизором. Поэтому он не придал значения словам ведущей о том, что первой сообщила о сенсации корреспондент девятого канала Меган О'Нейл. Разумеется, подобно остальным телезрителям, Скульптор ничего не узнал про анонимный источник журналистки в полицейском управлении округа Уэстерли. Если бы он что-либо услышал, то, наверное, решил бы немного подождать, дав возможность источнику О'Нейл сообщить ей те сведения, которые она должна была получить. Но Скульптор пребывал в полном неведении, как и сама Меган. За свои пятьсот долларов она получила только половину истории. Новичок, такой же, как сама О'Нейл, находился на задворках расследования, всю информацию добыл из вторых рук, в управлении, так и не выведав специфических подробностей касательно останков Кэмпбелла.
Поэтому Скульптор испытал разочарование, узнав из экстренного выпуска новостей, что средствам массовой информации — если только, конечно, они не вели какую-то игру — пока что было известно лишь то, что тела Томми Кэмпбелла и еще одного неизвестного были обнаружены в Уотч-Хилле, откуда их перевезли в некое неизвестное место. По тому, как рыжеволосая красотка и ведущая «Фокс ньюс» обменивались догадками о возможной связи Кэмпбелла с Доддом, которая, насколько было известно Скульптору, ограничивалась очаровательным декоративным садом миллионера, он также понял, что журналистам не удалось хотя бы сфотографировать его экспонат! Это было очень плохо, не входило в его планы, ибо означало, что пройдет несколько дней, а то и целая неделя, прежде чем будут обнародованы подробности о «Вакхе». Скульптор обладал очень большим терпением, но мысль о том, что средства массовой информации упустят что-нибудь важное, ему совсем не понравилась.
Однако в конечном счете позвонить на телестудию его подтолкнуло не нетерпение, а знакомое лицо, мелькнувшее позади хорошенькой молодой журналистки, не более чем неясная тень на переднем сиденье машины, в которой Скульптор сразу же узнал служебный автомобиль ФБР. Лицо профессора искусствоведения оставалось на экране всего какую-то долю секунды, наверное, его не заметил даже ее бывший супруг, но от пристального взора Скульптора ничего не укрылось. Когда телекамера вслед за Меган О'Нейл развернулась к воротам поместья Доддов, из-за высокой живой изгороди как раз выехали три черных джипа «шевроле». Скульптору показалось, что он на кратчайшее мгновение разглядел за ветровым стеклом головной машины фигуру Кэти Хильдебрант. Он испытал восторг, радость, поняв, что доктор Хильди в конце концов увидела его творение, но тут к нему пришла одна мысль.